Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

– Вопрос теперь в том, думал мой юный мыслитель: возможно ли, чтобы такой период наступил когда-нибудь или нет? Если наступит, то всё решено, и человечество устроится окончательно. Но так как, ввиду закоренелой глупости человеческой, это, пожалуй, ещё и в тысячу лет не устроится, то всякому, сознающему уже и теперь истину, позволительно устроиться совершенно как ему угодно, на новых началах. В этом смысле ему “всё позволено”. Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия всё-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с лёгким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для Бога не существует закона! Где станет Бог – там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место… “всё дозволено”, и шабаш! Всё это очень мило; только если захотел мошенничать, зачем бы ещё, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человечек: без санкции и смошенничать не решится, до того уж истину возлюбил…

Гость говорил, очевидно увлекаясь своим красноречием, всё более и более возвышая голос и насмешливо поглядывая на хозяина; но ему не удалось докончить: Иван вдруг схватил со стола стакан и с размаху пустил в оратора».

Стихии распада и разложения в романе противостоит могучая жизнеутверждающая сила, которая есть в каждом, но с наибольшей последовательностью и чистотой она воплощается в старце Зосиме и его ученике Алёше. «Всё как океан, всё течёт и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдаётся», – утверждает Зосима. Мир говорит человеку о родственной, тесной, интимной зависимости всего друг от друга. Человек жив ощущением этой родственной связи. Бессознательно, от Бога, он этим чувством наделён, оно религиозно по своей внутренней сути: «Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращённое живёт и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращённое в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь её».

Так Достоевский утверждает новую картину мира, противоположную средневековому дуализму земли и неба. Средние века в истории христианства говорили об их роковой раздвоенности. Достоевский утверждает, напротив, изначальную связь земного и небесного. Эта связь существует объективно. Она не зависит от внутреннего состояния нашего «я». Неважно, сознаёт или не сознаёт человек эту связь. Она объективна, а не субъективна. Она онтологична, а не психологична. Она действительна, а не иллюзорна. И если человек не будет сознавать эту связь, если ослабевает в нём ощущение этой связи, то истончается и опустошается сам человек, становится «к жизни равнодушен» и может даже возненавидеть её.

Земля не отвержена, по Достоевскому. В её живительном лоне прорастают «семена из миров иных». На этой земле воплотился Христос. Земля несёт на себе отблеск будущего её преображения. Небо сошло на землю. Лик Небесный отразился в лике земном.

Карамазовский распад, по Достоевскому, – прямое следствие утраты современным человечеством чувства вселенской связи с миром горним и высшим, превосходящим животные потребности его земной природы. Отречение от высших духовных ценностей ведёт человека к равнодушию, одиночеству и ненависти к жизни. Именно по такому пути идут в романе Иван и Великий инквизитор.

Другой идеал утверждает в романе старец Зосима и стоящий за ним Достоевский. Религиозный подвижник здесь тянется в мир, чтобы родственно сопережить вместе с людьми их грехи. Доброта подвижников Достоевского питается верой в божественное происхождение каждого человека. Нет на земле такого злодея, который бы тайно не чувствовал великую силу добра. Ведь и сладострастие Фёдора Павловича Карамазова вторично: его исток в полемике с добром и святыней, тайно присущими душе даже такого пакостника.

Именно потому, что образ Божий запечатлён в каждом из людей, доброта подвижников Достоевского безгранична: «Всё пойми и всё прости. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства».

Достоевский утверждает, что даже отрёкшиеся от Христа люди, бунтующие против Него в существе своём того же самого Христова облика. «Да и греха такого нет, и не может быть на всей земле, какого бы не простил Господь воистину кающемуся».