Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Но Достоевский не принимал того мироотречного уклона, который наметился у некоторых деятелей современной ему Православной Церкви, относившихся с религиозным отрицанием ко всей земной жизни, как царству греха. В лице монаха Ферапонта писатель ярко представил этот гордый соблазн: отвернуться с презрением от «земной юдоли плача» и бестрепетно отдать в руки антихриста всю историческую жизнь человечества, не желая «марать рук о дела мира сего».

Достоевский противопоставил мрачной ереси Ферапонта светлый лик православного старца Зосимы, который не пренебрегает исполнением исконной заповеди христианина «в поте лица возделывать землю» и отправляет своего ученика Алёшу Карамазова в мир на благородный труд очищения жизни от «терний», вооружаясь ничем не ограниченным долготерпением.

Достоевский был решительным критиком социалистов, которые ограничивали цели исторического прогресса социальным благополучием общества. О каком благополучии можно говорить там, где в обществе царствуют болезни и смерти? Антиподом этих социалистических идей была концепция неудачи и краха истории. В России её утверждали К. Н. Леонтьев и Н. Н. Страхов. «Прогресс – предрассудок!» – говорили они. Ни к какому раю на земле история привести не способна. Дурная бесконечность истории в конце времён будет прервана вмешательством Высшей силы. Всякие попытки гармонического земного устроения лишь умножают зло.

Леонтьев упрекал Достоевского в проповеди «мировой гармонии». Эта проповедь, по Леонтьеву, противна духу христианства. Человек должен отказаться от цели созидания рая на земле. Он должен мужественно примириться с неисправимостью земной жизни. «Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственно возможная на земле гармония! Одно только несомненно – это то, что всё здешнее должно погибнуть. И потому на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений? На что эти младенчески-болезненные мечты и восторги!»

Достоевский выступил против таких историософских утверждений Леонтьева очень резко. Он заметил, что пессимистический взгляд на историю пробуждает в человеке антихристианские чувства. В своих черновых заметках Достоевский записывает: «Леонтьеву (не стоит добра желать миру, ибо сказано, что он погибнет). В этой идее есть нечто безрассудное и нечестивое. Сверх того, чрезвычайно удобная идея для домашнего обихода: уж коли все обречены, так чего стараться, чего любить, чего добро делать? Живи в своё пузо!»

Достоевский считал, что концепция неудавшейся истории ведёт к отрицанию всякой активности, обессмысливает все общественные формы человеческого бытия: политику, культуру, государственное строительство. Абсолютной признаётся лишь идея личного спасения в одиночестве пустынного бытия в монастырской келье.

Заметим, что концепция неудавшейся истории у Леонтьева и Страхова связана с аналогичными Достоевскому антропологическими воззрениями. Как и Достоевский, они отталкивались от гуманистических и просветительских теорий, основанных на обожествлении человека, провозглашённого «мерой всех вещей».

Но их недоверие к человеку как «мере всех вещей» обернулось неверием в человека, носящего в своей душе образ Божий, в его возможность побороть свою греховность. Леонтьев утверждал: «И под конец не только не настанет всемирного братства, но именно тогда-то оскудеет любовь, когда будет преподано Евангелие во всех концах земли».

Иначе считал Достоевский. Сознавая противоречивость человека, он сохранял веру в неистребимость в нём «образа Божия». Он верил, что просвещённый светом христианской истины человек способен восстать «из низости душою». В черновиках к роману «Бесы» Достоевский написал: «Да Христос и приходил затем, чтоб человечество узнало, что земная природа духа человеческого может явиться в таком небесном блеске, в самом деле и во плоти, а не только в одной мечте и в идеале, что это и естественно, и возможно». Достоевский напоминал слова Спасителя: «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен» (Мф. 5: 48). «Верующий в меня, дела, которые Я творю, и он сотворит и больше сих сотворит» (Ин. 14: 12).

Достоевский прибегал и к особой трактовке Апокалипсиса. В противовес концепции эсхатологического пессимизма и катастрофизма он утверждал эсхатологию спасения. Если Леонтьев основывал своё виденье истории на тех образах Откровения, которые указывали на всё большее оскудение любви и веры, на усиление зла в мире, то Достоевский обращал внимание на другой ряд образов этой священной книги, образов созидательных, жизнетворческих. И прежде всего он опирался на обещание тысячелетнего Царства Христова в 20 главе Откровения Иоанна Богослова:

«И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.

Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет,