Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

В конце романа читатель уже не узнаёт прежней Анны. Пытаясь всеми силами удержать угасающую страсть Вронского, она поддразнивает его ревнивые чувства: «Бессознательно в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам Анна делала всё возможное, чтобы возбудить в них чувство любви к себе». Отношения Анны и Вронского неумолимо катятся к трагическому концу.

Перед смертью она произносит приговор своему чувству: «Если бы я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим». «Ну, я получу развод и буду женой Вронского. Что же, Кити перестанет так смотреть на меня, как она смотрела нынче? Нет. А Серёжа перестанет спрашивать или думать о моих двух мужьях? А между мной и Вронским какое же я придумаю новое чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только не мученье? Нет и нет! – ответила она себе теперь без малейшего колебания. – Невозможно! Мы жизнью расходимся, и я делаю его несчастье, он моё, и переделать ни его, ни меня нельзя».

В высшем свете, где живёт Анна, да и в самой Анне, ценности, связывающие людей глубокой общностью, расшатаны. А без них спасти личность от разрушения не может ничто, даже любовь, которая в холодеющем мире вырождается в губительную чувственную страсть. На потребу неутолимому чувственному голоду здесь бросается всё: «Вронский между тем, несмотря на полное осуществление того, чего он желал так долго, не был вполне счастлив… Это осуществление показало ему ту вечную ошибку, которую делают люди, представляя себе счастие осуществлением желания… Он скоро почувствовал, что в душе его поднялись желания желаний, тоска. Независимо от своей воли, он стал хвататься за каждый мимолётный каприз, принимая его за желание и цель… И как голодное животное хватает всякий попадающийся предмет, надеясь найти в нём пищу, так и Вронский совершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые книги, то за картины».

Не случайно грозным предостережением Анне и Вронскому является им во сне русский мужик, копающийся в куче железа и бормочущий французские фразы. Вронский «проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажёг свечу. “Что такое? Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик-обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенной бородкой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, – сказал он себе. – Но отчего же это было так ужасно?” Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые произносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине».

И сразу же вслед за этим кошмаром Анна говорит Вронскому:

«– …Я видела сон.

– Сон? – повторил Вронский и мгновенно вспомнил своего мужика во сне.

– Да, сон, – сказала она. – Давно уж я видела этот сон. Я видела, что я вбежала в свою спальню, что мне нужно там взять что-то, узнать что-то; ты знаешь, как это бывает во сне, – говорила она, с ужасом широко открывая глаза, – и в спальне, в углу, стоит что-то. <…> И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужик маленький с взъерошенною бородой и страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и руками что-то копошится там…Она представила, как он копошится в мешке. Ужас был на её лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнявший его душу.

– Он копошится и приговаривает по-французски, скоро-скоро и, знаешь, грассирует: “Ilfautlebattrelefer, lebroyer, lepétrir…”[29] И я от страха захотела проснуться, проснулась… но я проснулась во сне. И стала спрашивать себя, что это значит. И Корней мне говорит: “Родами, родами умрёте, родами, матушка…” И я проснулась…

– Какой вздор, какой вздор! – говорил Вронский, но он сам чувствовал, что не было никакой убедительности в его голосе».

Народная жизнь и христианская нравственность чужды в основах своих образу жизни «верхов». Мужик, бормочущий французские фразы, – страшный символ этого разрыва. Неспроста и кучеру Левина «скучно что-то показалось» в роскошном имении Анны и Вронского. Гибель Анны – следствие глубокого распада духовных связей, следствие тупика, в который заходит современная цивилизация.

Поиском иных, высоких и спасительных ценностей жизни занят второй герой романа, Константин Левин. Он предан деревне, земледельческому труду как первооснове существования. Взгляд Левина-земледельца остро схватывает извращённость потребностей и искусственность образа жизни дворянских верхов. Спасение от лжи современной цивилизации Левин видит не в реформах, не в революциях, а в нравственном возрождении человечества, которое должно повернуть жизнь с языческих на истинно христианские пути.

Первое семя такого возрождения забросил в душу Левина старичок-священник, у которого он перед венчанием был на исповеди:

«– Я во всём сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании Бога, – невольно сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но на священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.