Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Однако таким благополучным концом романа Толстой недоволен. С ним согласны и первые слушатели. 24 октября 1895 года Толстой записывает в «Дневнике»: «Брался за “Воскресение” и убедился, что это всё скверно, что центр тяжести не там, где должен быть… Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну сначала». «Центр тяжести» романа в первой редакции падал на Нехлюдова, Катюша в нём – «мёртвая женщина». И только женитьба на Нехлюдове открывала перспективу её пробуждения. 5 ноября 1895 появляется в «Дневнике» Толстого новая запись: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идёт «Воскресение». Ложно начато… Надо начать с неё».

И Толстой приступает к работе заново. К февралю 1896 года складывается вторая редакция, в которой повествование начинается с Катюши Масловой. В сопровождении конвоиров она отправляется в суд, а затем идёт рассказ о её прошлом. Однако от «натянутого» окончания Толстой ещё не отказался, а потому итогом проделанной работы он по-прежнему не удовлетворён. Появляется мысль оставить этот замысел, и Толстой переключается на повести «Отец Сергий» и «Хаджи Мурат», на трактат «Что такое искусство?».

Лишь через два с половиной года он вновь возвращается к отложенному замыслу. В новой, третьей редакции Толстой отказывается от благополучного конца. Катюша выходит замуж не за Нехлюдова, а за политического каторжника. В этой редакции Толстой высказывает мысль, которая определит всю дальнейшую работу над романом: «Чем больше Нехлюдов углублялся в мир каторги, тем больше центр тяжести его интереса он переносил из Масловой к общему вопросу и ко всем этим страдающим и развращающим людям». То есть внимание Толстого переключается от «воскресения» Нехлюдова и Катюши к более широкой социальной проблематике. В роман включаются картины жизни светского и чиновного Петербурга, каторжников и заключённых, деревенской жизни, взаимоотношений господ с народом. В роман входят образы русских революционных народников 1870–1880-х годов.

Так возникают последовательно 4, 5 и 6-я редакции романа. Особое место в них отводится новым главам, рисующим путь ссыльных и каторжных в Сибирь, сближение Катюши с политическими ссыльными. Нравственные проблемы о конфликте в человеке «духовной» и «животной» жизни погружаются теперь в контекст социальных вопросов о земле, собственности, о «выгодах» господ и интересах народа. Противоречия личного плана находят себе объяснение в противоречиях социальной жизни, которые нельзя решить личным воскресением двух главных героев романа. Об этом говорит Нехлюдову Катюша в прощальной сцене: «Что считаться? Наши счёты Бог сведёт…» Начав повествование «с неё», Толстой изменил не только сюжет, но и замысел всего произведения. На первый план выдвинулась судьба человека из народа и потянула за собой целый клубок общественных проблем. Катюша Маслова обретала при этом свой собственный путь, во многом расходящийся с путём Нехлюдова. А судьба Нехлюдова теряла самодовлеющий интерес и становилась всё более зависимой от судьбы Масловой – «человека из народа».

Роман печатался в популярном журнале «Нива» в 1899 году, на самом рубеже двух веков, и современники Толстого увидели в этом нечто символическое. «И вот на таких-то созданиях кончается век девятнадцатый и наступает двадцатый», – писал художественный критик В. В. Стасов. «Воскресение» – это, прежде всего, итог всего творчества Толстого и своеобразный синтез позднего его периода, вобравший в себя и сплавивший воедино лирическую страстность исповеди, пророческий пафос религиозно-философского трактата, простоту народного рассказа, социальную и психологическую проблематику повести. Но одновременно роман Толстого – итог всего искусства ХIХ века и начало искусства нового, получившего продолжение и развитие в литературе ХХ века.

Роман открывается описанием городской весны: «Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, – весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли её, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и берёзы, тополи, черёмуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнёзда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди – большие, взрослые люди – не переставали обманывать и мучить себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, – красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».