Была тёмная осенняя, дождливая, ветреная ночь. Дождь то начинал хлестать тёплыми крупными каплями, то переставал. В поле, под ногами, не было видно дороги, а в лесу было черно, как в печи, и Катюша, хотя и знала хорошо дорогу, сбилась с неё в лесу и дошла до маленькой станции, на которой поезд стоял три минуты, не загодя, как она надеялась, а после второго звонка. Выбежав на платформу, Катюша тотчас же в окне вагона первого класса увидала его. В вагоне этом был особенно яркий свет. На бархатных креслах сидели друг против друга два офицера без сюртуков и играли в карты. На столике у окна горели отекшие толстые свечи. Он в обтянутых рейтузах и белой рубашке сидел на ручке кресла, облокотившись на его спинку, и чему-то смеялся. Как только она узнала его, она стукнула в окно зазябшей рукой. Но в это самое время ударил третий звонок, и поезд медленно тронулся, сначала назад, а потом один за другим стали подвигаться вперёд толчками сдвигаемые вагоны. Один из играющих встал с картами в руках и стал глядеть в окно. Она стукнула ещё раз и приложила лицо к стеклу. В это время дёрнулся и тот вагон, у которого она стояла, и пошёл. Она пошла за ним, смотря в окно. Офицер хотел опустить окно, но никак не мог. Нехлюдов встал и, оттолкнув того офицера, стал спускать. Поезд прибавил хода. Она шла быстрым шагом, не отставая, но поезд всё прибавлял и прибавлял хода, и в ту самую минуту, как окно спустилось, кондуктор оттолкнул её и вскочил в вагон. Катюша отстала, но всё бежала по мокрым доскам платформы; потом платформа кончилась, и она насилу удержалась, чтобы не упасть, сбегая по ступенькам на землю. Она бежала, но вагон первого класса был далеко впереди. Мимо неё бежали уже вагоны второго класса, потом ещё быстрее побежали вагоны третьего класса, но она всё-таки бежала. Когда пробежал последний вагон с фонарём сзади, она была за водокачкой, вне защиты, и ветер набросился на неё, срывая с головы её платок и облепляя с одной стороны платьем её ноги. Платок снесло с неё ветром, но она всё бежала.
– Тетенька, Михайловна! – кричала девочка, едва поспевая за нею. – Платок потеряли!
“Он в освещённом вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит, пьёт, а я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождём и ветром – стою и плачу”, – подумала Катюша, остановилась и, закинув голову назад и схватившись за неё руками, зарыдала.
– Уехал! – закричала она.
Девочка испугалась и обняла её за мокрое платье.
– Тётенька, домой пойдём.
‘‘Пройдёт поезд – под вагон и кончено’’, – думала между тем Катюша, не отвечая девочке.
Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает в первую минуту затишья после волнения, он, ребёнок – его ребёнок, который был в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг всё то, что за минуту так мучало её, что, казалось, нельзя было жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, – всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
Измученная, мокрая, грязная, она вернулась домой, и с этого дня в ней начался тот душевный переворот, вследствие которого она сделалась тем, чем была теперь. С этой страшной ночи она перестала верить в добро. Она прежде сама верила в добро и в то, что люди верят в него, но с этой ночи убедилась, что никто не верит в это и что всё, что говорят про Бога и добро, всё это делают только для того, чтобы обманывать людей».
Александр Блок, потрясённый этой трагической сценой, написал в 1910 году стихи под названием «На железной дороге»: