Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Когда я пишу, я боюсь сбиться: поэтому мои мещане говорят по-мещански, а шепеляво-картавые аристократы – по-своему. Вот это – постановка дарования в писателе. А разработка его не только дело таланта, но и особого труда. Человек живёт словами, и надо знать, в какие минуты жизни и у кого из нас какие найдутся слова. Изучить речи каждого представителя многочисленных социальных и личных положений – довольно трудно. Вот этот народный, вульгарный и вычурный язык, которым написаны многие страницы моих работ, сочинён не мною, а подслушан у мужика, у полуинтеллигента, у краснобаев, у юродивых и святош».

Обратим внимание, что в этом высказывании Лескова ощущается скрытая досада на то, что современники плохо понимают своеобразие его письма. Так оно и было. Лескова постоянно упрекали в излишней меткости и колоритности языка, пресыщенного русской солью, отягощённого курьёзами. Сетовали, что в нём нет «строгой, почти религиозной простоты стиля Лермонтова и Пушкина», «изящной и утончённой простоты гончаровского и тургеневского письма».

Ф. М. Достоевский утверждал, что Лесков говорит «эссенциями», перенасыщая речь своих персонажей «характерными словечками», подслушанными в жизни и собранными писателем в специальную тетрадь. Достоевский схватывает действительно существующее в искусстве Лескова явление, но даёт ему неверную интерпретацию. Ведь не только Лесков, но и сам Достоевский, как и любой другой писатель, не пассивно фотографирует жизнь в процессе творчества, а отбирает, типизирует, отсевая случайное и оставляя существенное, характерное. Только у Лескова, который «пишет не пластически, а – рассказывая», на первый план выступает типизация языка, художественно концентрированное изображение речи рассказчика. С этой целью он и прибегает к искусству речевой индивидуализации: фраза у него направлена не только на то, о чём рассказывается, но и на того, кто рассказывает. Фраза характеризует, прежде всего, самого рассказчика. «Сюжеты, характеры, положения» у Лескова вторичны, а первичен образ сказителя с его манерой рассказывания.

Излюбленная Лесковым форма сказа делает его повествования более свободными от жанровых, композиционных и иных литературных канонов. Поскольку единство, центр произведения сфокусирован на рассказчике, Лесков свободно обращается с сюжетом, перебивает нить повествования отступлениями, рассуждениями «по поводу» и «кстати». «Композиция сказа, – отмечает исследователь Л. Озеров, – динамична, подвижна, она как бы “на шарнирах”, может раздвигаться и сужаться, лишь бы не ослабевало внимание слушателей».

Россия Лескова пестра, горласта, многоголоса. Но всех рассказчиков объединяет общая родовая черта: они – русские люди, исповедующие православно-христианский идеал деятельного добра. Вместе с самим автором они «любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград от него, где бы то ни было». Как православные люди, они чувствуют себя в этом мире странниками и не привязываются к земным, материальным благам. Всем им свойственно бескорыстно-созерцательное отношение к жизни, позволяющее остро ощущать её красоту. Сказители Лескова – люди художественно одарённые, устремлённые к спасению ближнего. Всем им свойственна «евангельская беззаботливость о себе».

Детство

Николай Семёнович Лесков родился 4 (16) февраля 1831 года в селе Горохове Орловского уезда в богатом имении дворянина М. А. Страхова, у которого служил управляющим дед писателя по матери – обедневший во время пожара Москвы в 1812 году дворянин Пётр Алферьев. Замужем за Страховым была его дочь, родная тётка Лескова. До восьми лет мальчик воспитывался в этом доме под присмотром бабушки Александры Васильевны Алферьевой, происходившей из рода московских купцов Колобовых, добродушной, любящей и религиозной женщины. С ней мальчик совершал путешествия по орловским монастырям на богомолья. «Едем, бывало, рысцой; кругом так хорошо; воздух ароматный, галки прячутся в зеленях, люди встречаются, кланяются нам, и мы им кланяемся. По лесу, бывало, идём пешком; бабушка мне рассказывает о двенадцатом годе, о можайских дворянах, о своём побеге из Москвы, о том, как гордо подходили французы, и о том, как их потом безжалостно морозили и били».

В доме Страхова вместе со своими двоюродными братьями Лесков получил основы светского воспитания и образования, усвоив приличные дворянину манеры и знание иностранных языков. Здесь же ему пришлось пережить и первые уколы самолюбия: мальчик обладал незаурядными способностями и своими успехами в учёбе опережал детей Страхова, за что и был неожиданно и грубо посрамлён. За отличные успехи и примерное поведение ему вручили однажды на семейном совете «награду» – обёртку от какого-то лекарства… «Сладок будешь – расклюют, горек будешь – расплюют», – говаривала не раз бабушка, как бы предчувствуя, что её внуку мудрость этой пословицы пригодится на всю жизнь.