Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Когда одна из читательниц высказала Лескову своё восхищение образом Ахиллы Десницына, писатель ответил ей с недоумением: «Рад и не рад, что Вам так понравился мой Ахилла. Вы должны были остановиться на ином лице… Ахилла добряк, прекрасного сердца и огромной личной преданности. Он написан хорошо, но он более забавен, чем возвышен. Задача художника в этом состоять не может. Это лицо не поднимает духа или только трогает его. Там есть поп Савелий, лицо цельное, сильное, поэтическое и вместе с тем вдохновенно гражданственное, человек разума, нежной любви, идеала и живой веры. Написав его, я почувствовал, что я имел высокое счастие что-то сделать, что может поднимать человека выше дел своекорыстия и плоти… Это олицетворение “благоволения в человецех”, с которым 1800 лет назад род человеческий в лице Вифлеемских пастухов получил поздравление от ангелов, певших под небом. Всё, что не поднимает духа человеческого, не есть искусство в том священном значении, какое понимал Фидий, изваивая своего олимпийского Зевса, и которое ещё более высоко разумеют художники-христиане. Сместите, пожалуйста, Ахиллу ступенями пятью пониже и полюбите тех, кто смирнее его, но во всём выше».

Ясно, что в Ахилле Десницыне представлена Россия, как она есть сейчас, а в Савелии Туберозове – чем она должна стать в процессе трудного исторического роста. В его характере собирается в ёмкий синтез всё ценное и жизнеспособное, что проглядывает стихийно и неупорядоченно в других героях хроники, в поэтической атмосфере жизни Старгорода.

Как русский человек, Савелий Туберозов – натура живая, поэтически одарённая, чуткая к красоте окружающего мира. Глазами художника описывает он эпизод из жизни бедняка Пизонского, взявшего на воспитание брошенного младенца. О благородном поступке этого человека все позабыли. «Но утром днесь поглядываю свысока на землю сего Пизонского да думаю о делах своих, как вдруг начинаю замечать, что эта свежевзоранная земля, чёрная, даже как бы синеватая земля необыкновенно как красиво нежится под утренним солнцем и ходят по ней бороздами в блестящем пере тощие чёрные птицы и свежим червём подкрепляют голодное тело. Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озарённый солнцем, стоял на лестнице у утверждённого на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зёрна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: “Боже! Устрой, и умножь, и взрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и произволящего, благословляющего и неблагодарного”, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне чёрные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали куры, и запел, громко захлопав крыльями, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле. Было мне всё это точно видение».

Мир увиден здесь глазами христианина-поэта. Труд сеятеля, в согласии с идеалами православного народа, вдохновляется молитвенным предстоянием труженика перед Богом, бескорыстным служением голодным и сирым, просящим, произволящим, благословляющим и неблагодарным. Весеннее пробуждение – Божий дар человеку. Красота трудового, жизнетворческого начала здесь нераздельна с красотой животворящей природы, с благодатью Творца, стоящего за нею.

Глазами одухотворённого протопопа рисует Лесков в шестой и седьмой главках хроники овеянную воздухом северной саги картину утреннего пробуждения Старгорода, когда «светозарный Феб быстро выкатил на своей огненной колеснице ещё выше на небо» и «в этом ярком и могучем освещении, весь облитый лучами солнца, в волнах реки показался нагой богатырь с буйною гривой чёрных волос на большой голове. Он плыл против течения воды, сидя на достойном его могучем красном коне, который мощно рассекал широкою грудью волну и сердито храпел тёмно-огненными ноздрями». В мире старгородской жизни скрыты могучие, начиная с дохристианской античности, потенциальные силы, подпитывающие дух отца Савелия, дающие ему жизненную опору.

Вдохновенным христианским поэтом-проповедником предстаёт отец Савелий и перед своими прихожанами, когда в художественной импровизации он указывает им на стоящего у двери Пизонского и рисует его образ жизни как образец для «именитых сограждан»: «Хотя я по имени его и не назвал, но сказал о нём как о некоем посреди нас стоящем, который, придя к нам нагий и всеми глупцами осмеянный за своё убожество, не только сам не погиб, но и величайшее из дел человеческих сделал, спасая и воспитывая неоперённых птенцов. Я сказал, сколь сие сладко – согревать беззащитное тело детей и насаждать в души их семена добра. Выговорив это, я сам почувствовал мои ресницы омоченными и увидал, что и многие из слушателей стали отирать глаза свои и искать очами по церкви <…>