Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

“Нет его, нет, братия, меж нами! ибо ему не нужно это слабое слово моё, потому что слово любве давно огненным перстом Божиим начертано в смиренном его сердце. Прошу вас, – сказал я с поклоном, – все вы, здесь собравшиеся достопочтенные и именитые сограждане, простите мне, что не стратига превознесенного вспомнил я вам в нашей беседе в образ силы и в подражание, но единого от малых, и если что смутит вас от сего, то отнесите сие к моей малости, зане грешный поп ваш Савелий, назирая сего малого, не раз чувствует, что сам он перед ним не иерей Бога Вышнего, а в ризах сих, покрывающих моё недостоинство, – гроб повапленный. Аминь”». До глубины сердец доходят такие проповеди, и не одна слеза падает на руку протопопа, когда он подаёт прихожанам крест при отпусте.

Но Туберозов-поэт неугоден сильным мира сего. Поступает донос в консисторию о том, что отец Савелий проповедует импровизацией с указанием на лица и конкретные факты из жизни. Праведника вызывают в город на объяснение. Тридцать шесть дней держат его в строгом посте, на ухе без рыбы, а потом объявляют запрет на проповедь без цензуры консисторского чиновника Троадия.

«Но этого никогда не будет, – возмущается протопоп, – я буду нем, как рыба. Прости, Вседержитель, мою гордыню, но я не могу с холодностию бесстрастною совершать дело проповеди. Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда любимый дар мой ищет действия; мною тогда овладевает некое, позволю себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово падает, как угль горящий». Как пушкинский пророк, он чувствует призвание «глаголом жечь сердца людей». Но светское и духовное начальство накладывает запрет, запирает живые уста протопопа: «Молчи!».

Его заступничество за бедное сельское духовенство консисторские чиновники обращают в шутку, заявляя, что «бедному удобнее в Царство Божие внити». Да ещё вспоминают анекдот об академическом студенте, ставшем знаменитым святителем: на вопрос владыки, имеет ли он состояние, студент ответил, что имеет: движимое – дом, который от ветра качается, и недвижимое – матушку да коровку бурую, кои обе ног не двигают».

С тревогой замечает протопоп на лицах людей, облачённых властью, выражение какой-то глумливой весёлости в обстоятельствах более печальных и трагических, нежели смешных. В шутку обращают они всё, что требует отношения серьёзного, государственного. В разговоре с губернатором из немцев вступается отец Савелий за несчастных крепостных, работающих на помещика по воскресным дням и даже в двунадесятые праздники, сетует на великую от этой пагубы бедность народную: по целым сёлам нет ни у кого ни ржи, ни овса. А сановник, зло отшучиваясь, кричит: «Да что вы ко мне с овсом пристали!.. Я-де не Николай Угодник, я-де овсом не торгую!» А попытки вразумить губернатора кончаются тем, что протопопа лишают благочиния.

Сопоставляя нравственное состояние современного общества с трудами отцов Восточной Церкви, отец Савелий приходит к печальному заключению, что «христианство на Руси ещё не проповедано»: «Да, сие бесспорно, что мы во Христа крестимся, но ещё во Христа не облекаемся». А власти, светские и духовные, с какой-то злоехидной шутливостью делают всё возможное и невозможное, чтобы эту проповедь прекратить.

Наблюдательный ум протопопа, томящийся в вынужденном бездействии, замечает, что против духовных устоев России действуют не только доморощенные нигилисты типа Варнавы Препотенского. Даже самые высокие сановники, наделённые государственной властью, исподволь подрывают эту власть заодно с нигилистами: «Вижу, что нечто дивное на Руси зреет и готовится систематически; народу то потворствуют и мирволят в его дурных склонностях, то внезапно начинают сборы податей и поступают тогда беспощадно, говоря при сем, что сие “по царскому указу”. Дивно, что всего сего как бы никто не замечает, к чему это клонит».

На глазах у протопопа вырастает поколение «без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих». А люди просвещённые, призванные душою болеть за отечество, относятся к этому с каким-то преступным попустительством. Местный предводитель дворянства Туганов раздражённо говорит отцу Савелию: «Да что же ты ко всем лезешь, ко всем пристаёшь: “идеал”, “вера”? Нечего, брат, делать, когда этому всему, видно, время прошло».

Обстоятельствами русской жизни протопоп ставится в положение «лишнего человека», которого окружающая среда превращает в «умную ненужность». Его заступничество за бедное духовенство консисторские чиновники обращают в шутку. Его проповеди в защиту нравственного достоинства малых и слабых местные чиновники квалифицируют как бунт. Опасность перерождения, отказа от высокого призвания пастыря остро осознаёт протопоп: «Ах, в чём проходит жизнь! Ах, в чём уже прошла она! … Есть что-то, чего нельзя мне не оплакивать, когда вздумаю молодые свои широкие планы и посравню с продолженною мною жизнию моею! … Нужусь я, скорблю и страдаю без деятельности…»