Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Громовой проповедью протопопа под сводами старгородского храма завершилась жизнь праведника, и открылось его житие. Отца Савелия увозят в губернский город и заключают в монастырскую тюрьму. Тяжкие мытарства проходит герой Лескова, прежде чем получает освобождение без права церковной службы. Но и в предсмертной исповеди отец Савелий остаётся не сломленным воином. Покидая этот мир, он говорит о своих недругах: «Как христианин, я прощаю им моё перед всеми поругание, но то, что, букву мёртвую блюдя, они здесь живое дело губят, ту скорбь я к престолу Владыки Царей положу и сам в том свидетелем стану…»

Рядом с отцом Савелием в хронике выведен яркий образ дьякона Ахиллы Десницына. По утверждению И. В. Столяровой[35], «Ахилла и Савелий – это русский национальный характер на разных стадиях развития». В отличие от завершённой и цельной личности протопопа, образ дьякона представлен в движении. Ахилла Десницын – это герой, олицетворяющий крещёную православную Русь в её трудном духовном восхождении к свету Христовой истины. В самом начале хроники Ахилла – воплощение младенческой, ещё не укрощенной духоносным разумом, стихийной силы и мощи. «Дитя великовозрастное, – говорит о нём с улыбкой отец Савелий. – Не осуждай его… тяжело ему сонную дрёму весть, когда в нём одном тысяча жизней горит». Эмоции в душе этого богатыря преобладают над разумом, он не способен к отвлечённому мышлению и не в состоянии овладеть премудростями богословской науки. Инспектор духовного училища назвал его «дубиной, протяжённо сложенной», а отец-ректор, глядя на этого славянского богатыря и удивляясь его силе и бестолковости, резонно возражал: «Недостаточно, думаю, будет тебя и дубиной назвать, поелику в моих глазах ты по малости целый воз дров».

Регент архиерейского хора, много помучившийся над обработкой голоса этого богатыря, назвал его «непомерным»: «Бас у тебя хороший, точно пушка стреляет; но непомерен ты до страсти, так что через эту непомерность я даже не знаю, как с тобой по достоинству обходиться».

Богатые возможности русского народа ещё не получили, по мысли Лескова, должного оформления и организации, а потому он всё принимает «горячо и с аффектацией, с пересолом». С самой юности Ахилла оказался человеком безмерно увлекающимся. На всенощной, например, он никогда не мог удержаться, чтобы трижды не пропеть «Свят Господь Бог наш», вырывался и пел это один-одинёшенек четырежды. Эта непомерность и сыграла с Ахиллой злую шутку, послужившую поводом к изгнанию его из архиерейского хора и ссылке в Старгород.

Во время праздничной службы поручили ему басовое соло на словах «и скорбьми уязвлен». Тщетно пытались все остановить Ахиллу от произвольных повторений. Когда служба была окончена, в «увлекающейся» голове Ахиллы она всё ещё продолжалась, и среди тихих приветствий, произносимых владыке подходившей к его благословению губернской аристократией, словно трубный глас с неба, с клироса раздалось: «Уяз-влен, уй-яз-влен, уй-я-з-в-л-е-н». С тех пор за ним закрепилось ещё одно прозвище – Уязвленный, данное самим архиереем.

Образ Ахиллы Десницына окружён былинными и сказочными мотивами. Томясь в вынужденном бездействии старгородской жизни, он пробует свою непомерную силушку в поединке с заезжим немецким циркачом, подобно разыгравшемуся Ваське Буслаеву: «то сей гнётся, то оный одолевает, и так несколько минут; но, наконец, Ахилла сего гордого немца сломал и, закрутив ему ноги узлом», взял десять пудов «да вдобавок самого силача и начал со всем этим коробом ходить перед публикой, громко кричавшей ему “браво”».

Когда увозят протопопа под арест в губернский город, сердце Ахиллы в тревоге, а разума в голове – как помочь – нет. И мечтает богатырь о ковре-самолёте или шапке-невидимке. Отправляясь с незначащим письмом к губернскому прокурору, он «пустил коню повода, стиснул его в коленях и не поскакал, а точно полетел, махая по тёмно-синему фону ночного неба своими кудрями, своими необъятными полами и рукавами нанковой рясы и хвостом и разметистою гривой своего коня».