Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Ключом к разгадке тайны русского национального характера является художественная одарённость Ивана Флягина. Он воспринимает мир как поэт, в целостных и живых образах. Он не способен анализировать себя, свои поступки, ему чуждо отвлечённое теоретизирование. Ответ на вопрос о смысле человеческого бытия Флягин даёт не в отвлечённой формуле, а в образной, художественной притче, в талантливо рассказанной истории своей жизни.

Художественная одарённость Флягина вытекает из его православно-христианского мироощущения. Он искренне верует в бессмертие души и в земной жизни человека видит лишь пролог к жизни вечной. У него отсутствует привязанность к земным благам: «Я нигде места под собой не согрею». Если целью странствий Одиссея является земной дом, то конечной пристанью Флягина оказывается монастырь – дом Божий. Православная вера позволяет Флягину смотреть на жизнь бескорыстно. Она воспитывает в нем дар созерцания, являющийся основой эстетического восприятия. Взгляд героя на жизнь широк и полнокровен, так как не ограничен ничем узкопрагматическим и утилитарным. Флягин чувствует красоту в единстве с добром и правдой. В его любовном приятии жизни совершенно отсутствует эгоизм, затемняющий чистые источники любви, – потому картина жизни, развёрнутая им в рассказе, как Божий дар, полнокровна, ярка, празднично прекрасна.

С православием связана и другая особенность внутреннего мира Флягина: во всех своих действиях и поступках герой руководствуется не головой, а сердцем, эмоциональным побуждением. Как русский сказочный Иванушка, Флягин обладает мудростью сердца, он одарён особой нравственной интуицией, которая оказывается порой «умнее» хладного рассудка и трезвого расчёта. В этом смысл торжества Ивана Флягина над дрессировщиком и укротителем животных англичанином Рареем. У Ивана нет ни специальных стальных щитков, ни надлежащего костюма, ни научной методики, в соответствии с которой предпринимаются действия по укрощению дикого коня. Он садится на норовистое животное верхом в простых шароварах, держа в одной руке татарскую нагайку, а в другой – горшок с жидким тестом. Разбивая горшок о лошадиную голову, замазывая тестом глаза, Иван Флягин озадачивает своенравную глупость животного – и одерживает победу. Наделённый художественной интуицией, Иван проникает в душу непокорного животного, понимает сердцем его крутой нрав, ощущает причину его преждевременной гибели: «Гордая очень тварь был, поведением смирился, но характера своего, видно, не смог преодолеть».

С юных лет влюблён Иван в жизнь животных, в красоту природы. Всё вокруг он воспринимает с радостным изумлением, эмоциональной возбудимостью. Но Лесков не скрывает, что могучая сила жизненности, не контролируемая сознанием, приводит героя к ошибкам, имеющим тяжёлые последствия. Что явилось побудительной причиной убийства ни в чём не повинного монаха? Острое чувство красоты, освежающего и бодрящего душу простора: «А у монахов к пустыне дорожка в чистоте, разметена вся и подчищена, и по краям саженными берёзами обросла, и от тех берёз такая зелень и дух, а вдаль полевой вид обширный… Словом сказать – столь хорошо, что вот так бы при всём этом и вскрикнул, а кричать, разумеется, без пути нельзя, так я держусь, скачу…» Тут-то именно монах и подвернулся, и дал повод выходу переполнивших душу героя жизнерадостных чувств, выплеснувшихся целиком в нерасчетливое форейторское озорство, в рискованное ухарство.

Лескову дорого в народе живое чувство веры, но, оставаясь только на интуитивном уровне, оно непрочно, не застраховано от опасных срывов в бездну тёмных разрушительных страстей. Таковы запои Флягина, его периодические «выходы» и безумные погружения в хмельной угар. Это слабости, ставшие, по Лескову, русским национальным бедствием. Вспомним, по каким приметам убежавший из татарского плена Флягин узнаёт своих людей: «Я лёг для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой?.. Гляжу, крестятся и водку пьют, – ну, значит, русские!»

Эмоциональная избыточность, ускользая от контроля разума, очень часто уводит Флягина в тёмный лес фантазии, и герой начинает блуждать в нём, путая воображение с реальностью. Он так и не может определить, например, состоялось ли его последнее свидание с Грушей в действительности или вся эта история – плод его разгорячённого воображения: «Тут я даже и сам мыслями растерялся: точно ли я спихнул Грушу в воду, или это мне тогда всё от страшной по ней тоски сильное воображение было?»

«Сердце – корень, а если корень свят, то и ветви святы», – говорит отец Восточной Церкви Исаак Сирин. Сердце у Ивана золотое, корень его свят, а вот ветви предстоит ещё наращивать. Русскому национальному характеру в изображении Лескова явно не хватает мысли, воли и организации. Оставаясь при интуитивно-эмоциональных истоках, он излишне «переменчив», внушаем, легковерен, склонен поддаваться эмоциональным воздействиям и влияниям. Его вера на уровне не просветлённого мыслью сердечного инстинкта от грядущих испытаний не охранена, от губительных уклонов не застрахована.