Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Однако, поэтизируя власть земли, Успенский даёт понять читателю, что этой властью душа крестьянина не должна исчерпываться. Власть «земли» без власти «неба» заводит народ или в дебри зоологического индивидуализма или в пустыни безропотной покорности. Земля учит крестьянина «признавать власть, и притом власть бесконтрольную, своеобразную, капризно-прихотливую и бездушно-жестокую». «Терпи, Иван Ермолаевич! И Иван Ермолаевич умеет терпеть, терпеть, не думая, не объясняя, терпеть беспрекословно».

А с другой стороны, она же «обстоятельно знакомит Ивана Ермолаевича и с удовольствиями власти». «Без малейшей тени сомнения в своём праве», он «стрижёт овцу, стегает и запрягает лошадь, выгребает из куриных кошёлок яйца, доит и отбирает у коровы молоко, телёнка и т. д. до бесконечности. Спрашивается: может ли Иван Ермолаевич, получающий знания непосредственно от природы, иметь хотя малейшую тень сомнения в неизбежности самой абсолютнейшей, самой прихотливой, а главное, ничем не объяснимой власти?» «Из всего этого видно, что “повинуйся” и “повелевай” до такой степени прочно вбиты природою в сознание Ивана Ермолаевича, что их оттуда не вытащишь никакими домкратами».

Таким образом, Успенский считает, что власть земли формирует в народных характерах два типа: на одном полюсе – безропотный, терпеливый Платон Каратаев, на другом – хищник-мироед. И когда над крестьянином безраздельно царит «земля», между этими типами c неизбежностью возникает непримиримая вражда. Тогда весь организм общинной жизни расстраивается, порождая расслоение между богатыми и бедными, взаимную ненависть между ними.

Успенский подводит читателя к тому же выводу, к какому пришёл в романе «Устои» Златовратский. В старой деревенской общине существовал третий тип, третья фигура, которую автор «Власти земли» называет «народной интеллигенцией». «Тип её, – говорит Успенский, – был тип Божия угодника. Но это не тот угодник, который, угождая Богу, заберётся в дебрь или взлезет на столб и стоит на нём тридцать лет. Нет, наш народный угодник хоть и отказывается от мирских забот, но живёт только для мира. Он мирской работник, он постоянно в толпе, в народе, и не разглагольствует, а делает в самом деле дело. Народная легенда о Николае и Касьяне как нельзя лучше рисует этот тип народного интеллигентного человека. Касьяну, как известно, праздник бывает только в четыре года раз (в високос), а Николаю – множество раз в один год. Отчего так? Оттого, разрешает этот вопрос легенда, что когда Николай и Касьян пришли давать Богу отчёт, после того как они были на земле между людьми, то Николай оказался весь испачкан грязью и в изорванном платье, а Касьян пришёл франтом. Вот Бог и решил, что Николай всё время работал, толкался в народе, хлопотал, а Касьян только разговаривал, за это и положил праздновать Касьяну в четыре года раз, а Николаю в год чуть не двадцать раз. Вот такой-то тип и есть тип народной интеллигенции, и дела такого угодного Богу и народу человека как нельзя лучше подходили к общим условиям земледельческого быта: они были нужны, настоятельны, – и такой работник, как мы видим, был».

«Эта интеллигенция “угодников Божиих” внесла в народную русскую массу бездну всевозможной нравственной и физической опрятности (посты, браки в известное время года и т. д.). Но главное-то – они старались «развить эгоистическое сердце человека в сердце всескорбящее…». Воспитанием народной интеллигенции занималась Церковь и старая народная школа. В этой школе учили «строгости» к самому себе и к ближним вопреки той «правде дремучего леса», в которой крестьянин вынужден был жить. «Эта школа учила необходимости в житейских отношениях нести убыток – подавать нищим, убогим, жертвовать на храм». Такую школу «народ почитал за серьёзную, гораздо более серьёзную, чем теперешняя, где можно узнать массу чисто практически полезных сведений об удобрении, навозе». В старой школе «всякий знал, что из рыданий псалмопевца “не сошьёшь шубы”». Тем не менее псалмы «долбили, и плакали, и наказывали за неуменье выдолбить, потому что видели нравственную необходимость глядеть на себя и на окружающих не с одной только точки зрения дремучего леса».

«Вот эту-то божескую правду народ и считал важною в старинной псалтырной и часословной школе. Теперь же, когда времена значительно изменились, когда нет татарина, барина, когда общественные и частные отношения в народной среде осложнились, облеклись в новые формы, – этой высшей точки зрения на окружающее и нет в современной школе. Нет той науки о высшей правде, которая бы дала теперь человеку возможность сказать себе, что справедливо и что нет, что можно и что нельзя, что ведёт к гибели и что спасает от неё».