Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

И Коврин покидает имение Песоцких. Он расстаётся с Таней. Он живёт с другой женщиной, Варварой Николаевной. Но, избавившись от сумасшествия, Коврин заболевает скоротечной чахоткой. По пути на лечение в Ялту, в Севастополе, в приморской гостинице, Коврин получает жёсткое письмо от Тани: «Сейчас умер мой отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нём хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб. О, как я страдаю! Мою душу жжёт невыносимая боль… Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим…»

Письмо выводит Коврина из душевного равновесия. Рассудок у него помутился. И как только он сходит с ума, к нему возвращается чувство красоты. Бухта, как живая, глядит на него множеством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз. А внизу под балконом звучит скрипка и два женских голоса поют серенаду Брага. Чёрный монах с укоризной говорит герою: «Если бы ты поверил мне тогда, что ты гений, то эти два года ты провёл бы не так печально и скудно».

Коврин вновь чувствует себя «избранником Божьим и гением», но кровь уже течёт у него из горла прямо на грудь… И вот, в предсмертной агонии, он зовёт Таню, большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, зовёт жизнь, которая была так прекрасна. Когда Варвара Николаевна проснулась и вышла из-за ширм, «Коврин был уже мёртв, и на лице его застыла блаженная улыбка».

До сих пор в интерпретации этого рассказа существуют две точки зрения. Одни считают, что автор на стороне труженика Песоцкого и его дочери Тани, насадивших сад в 1862 году – первом году пореформенной эпохи. «Это не сад, – говорит с преувеличенной гордостью Песоцкий, – а целое учреждение, имеющее высокую государственную важность, потому что это, так сказать, ступень в новую эру русского хозяйства и русской промышленности».

Полагают, что Чехов поэтизирует созидательный, вдохновенный труд, что сад – символ прекрасной жизни, а Песоцкий – идеал честного труженика, который любит дело больше, чем самого себя.

Коврин же, с точки зрения этих читателей, – отрицательный герой. Он относится к людям, как к стаду. Это «ставит его по ту сторону добра и зла», делает «человеком жестоким и страшным». Уйдя в мир видений, где он царствует и возвышается над нормальными, “посредственными” людьми, Коврин изменяет жизни, изменяет Тане, своей молодости, всему тому реальному, здоровому, обыкновенному, что он от себя отринул. Коврин, по мнению этих читателей, – обличаемый герой, за которым скрываются нелюбимые Чеховым декаденты.

Другие читатели склонны идеализировать ту поэзию, которая связана с юностью Коврина, с его дерзкими замыслами и вдохновенными экстазами. Именно сумасшествие, считают они, спасает Коврина от пошло-обыденного существования. Ненормален в рассказе не Коврин, а состояние мира, когда величие уходит из жизни и остаётся только в мечтах маньяков, когда экстаз становится уделом психически больных.

Чехов действительно сказал о «Чёрном монахе»: «Это рассказ медицинский, historiamorbi» (история болезни); «изображение одного молодого человека, страдавшего манией величия». «“Чёрного монаха” я писал без всяких унылых мыслей, по холодном размышлении».

Но «медицинскую» тему рассказа почему-то связывают лишь с образом Коврина. На самом же деле «медицинская» точка зрения касается здесь всех героев и всех образов, не исключая и садовника Песоцкого.

Чехов специально подчёркивает эксцентричность «гениального» садовника, извращающего нерукотворный образ Божьего мира: «Каких только тут не было причуд, изысканных уродств и издевательств над природой! Тут были шпалеры из фруктовых деревьев, груша, имевшая форму пирамидального тополя, шаровидные дубы и липы, зонт из яблони, арки, вензеля, канделябры и даже 1862 из слив – цифра, означавшая год, когда Песоцкий впервые занялся садоводством. Попадались тут и красивые стройные деревца с прямыми и крепкими, как у пальм, стволами, и, только пристально всмотревшись, можно было узнать в этих деревцах крыжовник или смородину».

По контрасту с декоративной частью сада не менее изощрённой выглядит его доходная часть. Деревья в ней несут следы аракчеевских замашек своего хозяина: «Деревья тут стояли в шашечном порядке, ряды их были прямы и правильны, точно шеренги солдат, и эта строгая педантическая правильность и то, что все деревья были одного роста и имели совершенно одинаковые кроны и стволы, делали картину однообразной и даже скучной».