Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

«Но когда он возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска… Вспомнилось опять, что за всю свою жизнь он ни разу не пожалел Марфы, не приласкал. Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за всё это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака».

И, по мере пробуждения совести и жалости, в душе Бронзы происходит переосмысление привычных понятий о «пользе» и «убытках». Они всё более и более смещаются в область смысла, далёкого от меркантильных соображений героя: «…Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад – там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берёт. И почему человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? Спрашивается, зачем срубили березняк и сосновый бор? Зачем даром гуляет выгон? Зачем люди делают всегда именно не то, что нужно? Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену и, спрашивается, для какой надобности давеча напугал и оскорбил жида? Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу».

Здесь проявляется в полной мере своеобразие чеховского повествования. Автор постоянно склоняет свою точку зрения к миросозерцанию Якова Бронзы, как будто бы следуя традиции Достоевского. Вспомним особенности повествования в романе «Преступление и наказание». Однако Достоевский не нарушает при этом границы кругозора Раскольникова. Чехов действует несколько иначе. В отличие от Достоевского, он деликатно выводит повествование за пределы поля зрения своего героя, продолжает мысли Якова, расширяет их. В результате судьба Бронзы, не теряя конкретности и бытового колорита, становится типичной судьбою любого человека в убыточном, потерявшем смысл мире.

Большое место в творчестве Чехова 1890—1900-х годов занимают рассказы, посвящённые обличению русской буржуазности. В критике буржуазного мира Чехов тоже оригинален и не похож на своих предшественников. Он сдержан, объективен, и не прибегает к прямому обличению, как это делал, например, Г. И. Успенский. В рассказе «Бабье царство» (1894) изображается один из праздничных дней молодой владелицы фабрики. Она хороша собой, в расцвете сил и молодости. Но жизнь её лишена смысла. На каждом шагу героине бьёт в глаза неловкость и фальшь её связей с людьми. Всё в её жизни складывается не так, как хотелось бы. Фабричная жизнь тянется, как серая, никому не нужная канитель. От её нелепости в равной мере страдают как хозяева, так и рабочие.

Знатоки творчества Чехова справедливо отмечают, что тема капитализма не становится у него специальной, а переходит в более общую и широкую. Бессмысленны и неправильны сами основы жизни. Капитализм – лишь одно из проявлений нелепого жизненного устройства, разобщающего людей. Этой теме посвящены рассказы Чехова «Три года» (1895), «Случай из практики» (1898), «Новая дача» (1899) и др. Все эти рассказы включены в более широкую чеховскую тему 1890-х годов о бессмысленности и неправильности всего строя жизненных отношений в России.

Вместе с уставшими чеховскими героями устарели сами основы жизни: они нуждаются в коренном обновлении. В современной России Чехова пугают не вопиющие картины зла и несправедливости, а сытое, бескрылое, тупое благополучие людей. В рассказе «Страх» (1892) герой начинает бояться своих обыденных, житейских мыслей. Страшны не душевные потрясения, страшно их отсутствие, ужасна пошлая и безмятежная жизнь: «Мне всё страшно, – говорит герой рассказа, сельский хозяин Дмитрий Петрович. – Я человек от природы не глубокий и мало интересуюсь такими вопросами, как загробный мир, судьбы человечества, и вообще редко уношусь в высь поднебесную. Мне страшна главным образом обыдёнщина, от которой никто из нас не может спрятаться. Я неспособен различать, что в моих поступках правда и что ложь, и они тревожат меня; я сознаю, что условия жизни и воспитание заключили меня в тесный круг лжи, что вся моя жизнь есть не что иное, как ежедневная забота о том, чтобы обманывать себя и людей и не замечать этого, и мне страшно от мысли, что я до самой смерти не выберусь из этой лжи. Сегодня я делаю что-нибудь, а завтра уже не понимаю, зачем я это сделал».

Деревенская тема. Повести «Мужики» и «В овраге»