Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

Владимир Галактионович Короленко родился 15 (27) июля 1853 года на Украине в губернском городе Житомире. «Отец мой, – заметил писатель в своей автобиографии, – из дворян Полтавской губернии, чиновник. Дед был директором таможни сначала, кажется, в Радзивилове, потом в Бессарабии. Прадед, по рассказам моего отца, – был запорожец, казацкий старшина. Это, впрочем, уже смутное семейное предание, факт состоит, однако, в том, что отец происходил из чисто малорусской семьи, и ещё мой дед, чиновник русской службы, до конца жизни не говорил иначе, как по-малорусски. Мать моя – полька, дочь шляхтича-посессора[41]. Таким образом, семья наша смешанная, одна из типических семей Юго-Западного края, с его разнородным населением, среди которого, как мне кажется, естественное слитие шло в прежнее время свободнее и успешнее, чем в настоящее.

Первоначальное образование (не считая элементарной грамоты) я получил в пансионе В. Рыхлинского, в своё время лучшем заведении этого рода в нашем городе. Затем, поступив во второй класс, пробыл два года в житомирской гимназии. В это время отец, переведённый сначала в г. Дубно, на место уездного судьи, убитого польским фанатиком, затем перешёл на службу в уездный же город Ровно, той же губернии, куда за ним переехала из Житомира вся семья. Я с братьями поступил здесь в реальную гимназию (в третий класс), в которой в 1871 году и окончил курс (с серебряной медалью). Этот небольшой городок, ныне оживившийся после проведения железной дороги, – с полной точностью описан в рассказе моём “В дурном обществе”.

В 1868 году (31 июля) умер отец. Это был человек строгой и редкой по тому времени честности. Получив самое скудное воспитание и проходя службу с низших ступеней среди дореформенных канцелярских порядков и общего взяточничества, – он никогда не позволял себе принимать даже того, что по тому времени называлось “благодарностью”, то есть приношений уже после состоявшегося решения дела. А так как в те годы это было недоступно пониманию среднего обывателя, отец же был чрезвычайно вспыльчив, то я помню много случаев, когда он прогонял из своей квартиры “благодарных людей” палкой, с которой никогда не расставался (он был хром вследствие одностороннего паралича). Понятно поэтому, что семья (вдова и пятеро детей) осталась после его смерти без всяких средств, с одной пенсией. Я был в то время в 6 классе».

Лет до тринадцати-четырнадцати Короленко не мог определить, кто же он по национальности. В письме к украинскому писателю И. М. Хоткевичу от 26 сентября 1902 года он сказал: «Я родился от матери польки, отец мой (в третьем поколении) был русский чиновник. Первый язык, на котором я говорил, был польский, первые впечатления детства – восстание поляков и споры отца с матерью по этому поводу. Поляки, несомненно, боролись за свою свободу и национальную независимость, русские отстаивали своё право завоевания, малороссы мужики живьём закапывали в землю взятых в плен “панов”, жертвовавших жизнью за своё отечество. Я и теперь не могу сказать, на чью сторону я “должен” был стать в этом споре и какая национальность – отца, матери или предков отца являлась для меня обязательной. Полагаю, что всего правильнее то, что вышло: разные национальные начала нейтрализовались во мне, и, после разнообразных романтических увлечений, – я увлёкся глубоко человеческими мотивами русской литературы, той именно, которая оставила в стороне национальные споры и примирила их в общем лозунге: свобода. Свобода от национальных утеснений, свобода от “панов”, как бы они не назывались: Вишневецкие, Меньшиковы или Кочубеи, свобода от всего, что вяжет и народы, и личности. Полагаю, что я прав. Национальность – не цепи. Наша родина там, где сформировалась наша душа, выросло сознание».

Годы учения в ровенской реальной гимназии как раз и были отмечены важным для жизненной судьбы писателя открытием себя и своей родины. Под влиянием учителя русской словесности В. В. Авдиева Короленко увлекается чтением сочинений Добролюбова, Некрасова, Тургенева. «…Поэзия Некрасова и повести Тургенева несли с собой что-то, прямо бравшее нас на том месте, где заставало. Казак Шевченко, его гайдамаки, его мужик и дивчина представлялись для меня, напротив, красивой отвлечённостью. Мужика Некрасова я никогда не видел, но чувствовал его больше. Всегда за непосредственным образом некрасовского “народа” стоял интеллигентный человек, со своей совестью и своими запросами… вернее – с моей совестью и моими запросами… Эта струя литературы того времени, этот особенный двусторонний тон её – взяли к себе мою разноплемённую душу… Я нашёл тогда свою родину, и этой родиной стала прежде всего русская литература» (Курсив мой. – Ю. Л.).