Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

Людендорф не только перед военачальниками восточного контингента делал вид, будто его сведения о шагах Ленина ограничиваются содержанием подслушанных радиопереговоров. Он и командующим западными армиями рисовал ложную картину. Так, баварский кронпринц Рупрехт из разговора с Людендорфом 11 ноября вынес мрачное впечатление о рисках, которые таит в себе непроясненное положение на востоке: «Обстановка в России пока неясная… Вступать в мирные переговоры… дело рискованное, так как и в Германии есть партия с максималистской тенденцией, но, в конце концов, просьбы о мире с ее стороны не будут отвергнуты»[3318]. Это Людендорф рассказывал Виттельсбаху в тот день, когда сам считал перемирие на востоке гарантированным[3319], передал представителю МИД свой проект договора о перемирии, а начальников штабов групп армий кронпринца Германского и кронпринца Рупрехта, Шуленбурга и Куля, на совещании в Монсе ориентировал на предстоящий конец войны на два фронта: «Положение в России… по-видимому, позволит в новом году нанести удар на западном театре военных действий… Наше общее положение требует ударить как можно раньше, по возможности в конце февраля или начале марта, пока американцы не бросили на чашу весов крупные силы. Мы должны разбить англичан»[3320].

Как ни скрывал Людендорф свое «удовлетворение» под маской пессимизма и туманных военных замыслов, денежный поток, который по его воле теперь изливался на Ленина, давал истинное представление о его внутреннем настрое[3321]: с трудом достигнутый прорыв в Петрограде удался благодаря немецкой военной и финансовой помощи в последнюю минуту при «предельном напряжении», но Ленина, столкнувшегося с огромным сопротивлением со всех сторон, необходимо продолжать поддерживать всеми имеющимися средствами. Когда германский посол в Стокгольме 8 ноября запросил у посланника фон Бергена в МИД «на известные цели» 2 млн марок из военного займа, ему их тотчас предоставили безо всяких формальностей[3322]. Притом стокгольмские представители Ленина поначалу недооценили как финансовые потребности Смольного, так и нынешнюю щедрость ВК. 9 ноября фон Берген телеграммой срочно вызвал Парвуса в Берлин[3323]. В тот же день министр иностранных дел, ссылаясь на совещания с фон Бергеном и министериальдиректором фон Шрёдером, обратился в Имперское казначейство с просьбой «не отказать в любезности предоставить Министерству иностранных дел на политическую пропаганду в России сумму в 15 миллионов марок по главе 6 разделу II чрезвычайного бюджета»[3324]. Это самое крупное из известных ассигнований, выделявшихся до тех пор. Как вольно Министерство иностранных дел и Имперское казначейство обращались с чрезвычайными средствами, свидетельствует тот факт, что первоначально напечатанное на машинке число «10» (миллионов) затем было от руки исправлено на «15», т. е. сумма одним росчерком пера увеличена на треть! Кроме того, министр оговорил возможность в ближайшем будущем новых обращений за ассигнованиями в Казначейство «по ходу событий» и ожидал «наивозможнейшего ускорения» решения вопроса. Уже на следующий день глава казначейства граф фон Рёдерн подтвердил, что для МИД приготовлены «еще 15 миллионов марок»[3325].

Эти средства через германское посольство в Копенгагене попадали к Парвусу, а тот через Радека и Фюрстенберга-Ганецкого переправлял их Ленину[3326]. 17 ноября н. ст. новоназначенный руководитель французской военной миссии в Петрограде генерал Анри Альбер Ниссель получил от сотрудников местной службы телеграфного контроля информацию о телеграфном извещении Ленину, подписанном именами Ганецкого и Радека: «Видели Парвуса. Прибываем с очень важной миссией. Вышлите поезд к границе»[3327]. Эту телеграмму эсеры напечатали в своей газете «Дело народа»[3328]. Ее доставили Ленину 5 ноября ст. ст., очевидно, после того как она на день задержалась в службе телеграфного контроля, и текст она на самом деле имела следующий: «Едем в Петроград экстренным поездом. Имеем очень важное поручение. Желательно немедленно встретиться». Петроградские эсеры сочли данный случай столь серьезным (имя Ганецкого после июльских дней было чрезвычайно сильно скомпрометировано), что направили Смольному запрос по поводу его переговоров с немцами[3329].