Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

В условиях продолжающейся демобилизации войск и ликвидации офицерства Ленин еще усерднее применял против товарищей испытанное в октябре 1917 г. средство давления, грозя, что неприятель теперь с легкостью сможет овладеть побережьем «от Риги до Ревеля», «остальной частью Лифляндии, затем Эстляндией», а там и до «взятия Петрограда» дело дойдет. Однако значительное большинство партийных деятелей Ленин не сумел убедить ни хитроумными тезисами, ни популистскими метафорами, ни угрозами. Первое голосование (8 [21] января 1918 г.) принесло ему 1 голос; 12 чел. проголосовали за затягивание переговоров, 9 чел. за формулу Троцкого «ни войны, ни мира», столько же против. В ответ Ленин на заседании ЦК 11 (24) января в еще более доходчивых выражениях постарался склонить противников на свою сторону «Речью о войне и мире»[3428]. Военные позиции немцев на Балтийском море настолько сильны, подчеркивал он, что они могут при первом же штурме взять Ревель и Петроград «голыми руками», а большевикам необходима «оттяжка», чтобы провести запланированные социальные реформы и «додушить буржуазию». Поэтому он лучше пойдет на «похабный мир» с выплатой контрибуций, чем поставит на карту судьбу социалистической республики. Если не проголосовать за мир сейчас, его все равно придется заключить позже, но на худших условиях. А если начать революционную войну, то «наше правительство будет сметено» и мир подпишет уже другое правительство. Только заключив сейчас мир, можно будет продержаться «до появления общей социалистической революции [!]».

Эти аргументы тоже не возымели действия, и разногласия переросли в открытую враждебность. Дзержинский назвал подписание мира «капитуляцией всей нашей программы», упрекнул Ленина в подтачивании воли партии и введении в заблуждение российского пролетариата и отказался до 24 февраля голосовать за любые предложения[3429]. Троцкий обвинил Ленина в «субъективизме», Бухарин обнаружил в его аргументации серьезные «противоречия», Урицкий нашел, что партийный глава решает вопрос мира исключительно в интересах России, а не с международной точки зрения. Преобладали суждения, что Ленин своим мирным курсом «разорвал партию», «расколол» партийное руководство, «отделил партию от пролетариата», а в некоторых районах страны вынудил «большинство партии к уходу». Бухарин, Троцкий и Иоффе, с роспуском Учредительного собрания потерявший мандат, а с заменой его на Троцкого — особое дипломатическое положение, наиболее последовательно выступали против соглашательской политики Ленина, не боясь говорить о выходе из ЦК (Бухарин) и сложении полномочий (Иоффе и Троцкий). Карл Радек, который не входил в ЦК, но активно ратовал за немедленное революционизирование рабочих в центральных державах (и предположительно играл ведущую роль в разжигании январских беспорядков в Германии), эмоциональнее всех отреагировал на измену Ленина интересам международного пролетариата и 8 (21) января пригрозил найти 500 смелых людей и посадить его в тюрьму. Ленин будто бы уверенно, со своим знаменитым ледяным самообладанием ответил ему: «Действительно, некоторые могут оказаться в тюрьме; но если вы тщательно взвесите все возможности, то увидите, что гораздо более вероятно, что в тюрьме окажетесь вы, а не я»[3430].

Германские разведчики выяснили, что мятежные заявления, доносящиеся с российской стороны, — чистая патетика и за тактикой Иоффе и Троцкого «не стоит никакой силы»[3431]. Международная социал-демократическая пресса[3432] начала подозревать, что в Брест-Литовске разыгрывается комедия с заранее распределенными ролями, которой армия купленных услужливых рабов платит дань немецким военным. Ленин по своим тактическим соображениям не стал препятствовать руководителям делегации в их тактике затягивания[3433], германский министр иностранных дел фон Кюльман поддался интеллектуальному очарованию уловок российских контрагентов в вопросе права на самоопределение и попробовал склонить на свою сторону канцлера[3434].