Русская современная драматургия. Учебное пособие

Сны как отвратительнейшая квинтэссенция абсурдной яви – известный в литературе прием, на котором основана пьеса А. Казанцева «Сны Евгении», «фантасмагория о том, как страшная реальность, созданная промотавшимися отцами, не оставляет ни малейшего жизненного пространства их детям, пожирая самую их душу, все, что может и должно быть живым[98]. Наш, отечественный апокалипсис предстает в снах героини как атмосфера Зловещей Великой тайны бесчеловечного царства Бюрократии или в зловещем метафорическом образе Вечной Очереди. Мы видим некоего Старика, сидящего с незапамятных времен в этой очереди в Никуда. Здесь он состарился, получил значок „Почетный сиделец“; еще комсомольцем сел, тут в партию приняли. Сюда, значит, и пенсию принесли…» А за таинственной дверью со стертой надписью, затянутой паутиной, – нечистая сила, сатиры, ведьмы и оборотни, подсматривающие за очередью и радостно шепчущие «Сидят! Сидят!»[99].

Индивидуальность восемнадцатилетней Евгении, ее хрупкий, поэтический душевный мир, жажда доброты, любви – не реализуется, затаптывается, гибнет в монстровском окружении. Реальность, где есть отец, мать, старший брат с женой, мало отличается от снов, где есть оборотни, ведьмы, всякая нечисть: и тут и там слова о любви к ближнему оборачиваются подавлением воли ближнего; таинство брака, медицинская этика – отвратительным кошмаром циничного насилия, обмана. Одно из видений героини – сожжение Ведьмы – Жанны – Евгении, сопровождаемое монологом Инквизитора (в реальности – молодого врача-психиатра Кирилла, которого любит Евгения): «Уровень развития толпы таков, что тебя надо время от времени сжигать. Им нужно воочию видеть, что кто-то наказан… А ты еще много раз будешь воскресать человеком…» (41).

В целом пьеса Казанцева, несущая на себе приметы «театра абсурда», производит впечатление перегруженности, «приемами» в снах и перенасыщенности языковым примитивом в бытовых сценах. В результате и «тут» и «там» идея «бьет в лоб», подтекст, возможность различных интерпретаций, характерные для абсурдистской драмы, здесь отсутствуют.

Иногда достаточно небольшого «гротескного нажима», чтобы под пером писателя наша «реалистическая реальность» представала абсурдом. В пьесе В. Войновича и Гр. Горина «Кот домашний средней пушистости» (по повести «Шапка» В. Войновича) писатель Ефим Рахлин, автор одиннадцати романов, воевавший, уязвлен несправедливым невниманием к своей персоне и постепенно доводится до сумасшествия и инфаркта атмосферой, царящей в Союзе писателей. Здесь травят инакомыслящих: «Это не просто возмутительно! Полон дом членов Союза, а шумиха вокруг исключенного… Выслать его Из страны, к чертовой бабушке, или обменять на что-нибудь…» Здесь узаконена (кем? – кем-то…) странная иерархия («по шапкам»): «Секретариату – ондатра, правлению – нутрия, а нашему брату с Фимкой – кролик»[100]. И если поначалу в Рахлине клокочет благородное негодование от самой мысли, что искусство может сочетаться с меркантильностью («Никуда я не пойду!.. Скоро, как в армии, будем писателей по головным уборам различать! Мне омерзительна эта пошлая иерархия… Время! Время докажет, кто есть кто, кто – кролик, кто – енот!») и он призывает на помощь достойных союзников (Булгаков говорил: «Ничего у них не проси!..», Пастернак писал: «Быть знаменитым некрасиво, не это устремляет ввысь…» А у Платонова и того лучше: «Я на собрания не хожу и ничего не член…»), то постепенно уязвленное самолюбие разжигает костер обиды: «…Я оскорблен! Двадцать лет безупречной работы в литературе, одиннадцать книг, широкий читательский интерес, все перечеркнуто! Я давно ощущал по отношению к себе дискриминацию. Мое 50-летие осталось незамеченным, иностранная коллегия систематически обходит… И вот в 55 награда – кот на голову!!!» (44). Дальше – больше: в знак протеста Рахлин стоит напротив Литфонда в мороз, без шапки, как памятник; переписывает свой новый роман о моряках в исключительно негативном ракурсе и готов отдать рукопись на запад… В итоге – фантастическое явление: «Рахлин выходит в коридор в больничной пижаме, за ним – штатив капельницы.

– Са…Са… Са-п-ку!!! (Падает)» (59).