Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Произошло то, против чего в начале XX столетия выступали обер-прокуратура и МВД, чего они опасались. В православной империи была легализована старообрядческая Православная Церковь, получившая все права инославных конфессий и не имевшая (как и они) лишь одного – права публично пропагандировать свою веру. Но к последнему старообрядцы не слишком и стремились. – Получив давно ожидавшиеся права, они не спешили заявить о своей готовности прекратить разногласия с православными «соборным решением», предпочитая налаживать собственную общинную жизнь.

Указ был принят в порядке 87 статьи Основных Законов империи, позволявшей председателю Совета министров проводить необходимые законодательные акты помимо Государственной Думы, в перерывах между ее заседаниями, одним решением императора. Спустя некоторое время, закон все равно поступал в Думу, но вопрос о сроках этого поступления определяла исполнительная власть. По воспоминаниям СЕ. Крыжановского, Столыпин провел положение о старообрядческих и сектантских общинах (как и некоторые другие) по 87 статье, «как потому, что приходилось спешить, так и потому, что необходимо было дать им [законам. – С. Ф.] первоначальное осуществление в пределах благоразумной осторожности, которой нельзя было ждать от Государственной Думы»[549].

Уже через два дня в правой газете «Колокол» появилась передовая статья, посвященная «новому узаконению». Автором ее, скорее всего, был В. М. Скворцов, чиновник особых поручений при К. П. Победоносцеве. Корни указа 17 октября Скворцов видел в разработке еще дореволюционного акта 12 декабря 1904 г. Изложив краткую историю указа, «Колокол» не смог отказать себе в сомнительном удовольствии одернуть торжествующих старообрядцев. По мнению газеты, раскол был силен как гонимый и бесправный, теперь же он подлежит суду государства (!), общественного мнения и гласности. Получалось, что раньше государство никакого отношения к старообрядцам не имело, пуская дело борьбы с расколом «на самотек». Впрочем, интересно не только это. «Скоро всплывут на поверхность, – писала газета, – внутренняя пустота, дикость и невежество, которые доселе прикрывались и затушевывались дымкой снисходительно-покровительственного отношения к обездоленной, религиозно-бесправной части русского населения, которое между тем фактически имело все то, что ныне дано de jure, за немногими исключениями»[550].

В этих словах чувствовалась обида старого миссионера, воспитанного в победоносцевскую эпоху и смотревшего на старообрядческий вопрос с точки зрения приоритета религиозных прав Православной Церкви… «Для Православной Церкви и миссии, – указывалось в „Колоколе“, – имеет важное значение в новом законе свобода оказательства, которое в первое время естественно примет характер демонстративный ‹…›»[551].

На этой публикации «Колокол» не успокоился, через десять дней поместив на своих страницах статью некоего «православного мирянина», пытавшегося рассмотреть последствия закона 17 октября на судьбы русского православия. «Православный мирянин» смотрел на старообрядчество как на отпавшую часть Православной Российской Церкви, закон же заставлял его видеть в староверах инославных. «Оказывается, что многовековые узы, соединявшие Православную Церковь и российскую государственность ныне уже поколеблены», – писал автор, точно уловивший, что после издания закона 17 октября Православная Церковь оказалась не только не полноправной, но и не равноправной с прочими исповеданиями. К примеру, старообрядческая община получала гораздо большую свободу, чем имел православный приход. Более того, констатировал автор, приход даже не мертв – его просто нет – «одинокий храм, присланный из консистории причт и безгласные, бесправные прихожане – вот что оставлено в удел господствующей и главенствующей Церкви»[552]. Смысл статьи достаточно прост: необходима церковная свобода, отсутствие которой в условиях дарования прав и свобод старообрядцам является трагедией. Вначале необходимо было реформировать Православную Церковь, а уже потом давать права остальным религиозным объединениям.