Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Думается, что подобная позиция иерарха была вызвана не только желанием дистанцироваться от политических экстремистов, но и пониманием внутрицерковной обстановки. В церковной среде можно было встретить как ярких (по тем временам) либералов, добивавшихся ликвидации епископской «монополии» на власть и ратовавших за восстановление норм раннего христианства, так и консерваторов-черносотенцев, видевших в революции результат «жидо-масонского» заговора и выступавших за дальнейшее укрепление церковно-государственных связей. Поддаться политическому настроению и примкнуть к какой-либо группировке значило для митрополита Антония подвергнуть Церковь опасности утраты единства и превращения в идеологическую опору одной из партийных сил. Поэтому, не поддерживая политически ангажированных «левых» клириков, но при этом разделяя идею о необходимости церковного обновления и демонтажа петровской синодальной системы, столичный митрополит всячески дистанцировался от крайне правых.

Важно отметить и еще одно обстоятельство: среди лидеров Союза русского народа духовенства почти не было. Членами-учредителями Союза числились 47 человек. Из них 15 были дворянами, 13 – купцами, 8 – крестьянами, двое – почетными гражданами и лишь один принадлежал к духовному сословию.

(Сословная принадлежность остальных 8 человек не установлена.) В состав Главного совета в 1905–1907 гг. входило 34 человека, среди них не было ни одного представителя духовенства. Из 45 председателей губернских отделов чью сословную принадлежность установили, священнослужителей было пятеро. Лишь в июле 1908 г. высший орган Союза русского народа – Главный совет пополнился тремя клириками[558].

Черносотенные союзы и прежде всего самый многочисленный в годы революции 1905–1907 гг. Союз русского народа имели весьма малую поддержку и в среде русских православных иерархов. Не случайно, анализируя структуру и политику черносотенных союзов, исследователь этого вопроса С. А. Степанов привел в качестве примера только четыре имени: архиепископов Томского Макария (Парвицкого-Невского), Курского Питирима (Окнова), Волынского Антония (Храповицкого) и епископа Тамбовского Иннокентия (Беляева). Подробно же Степанов рассказал лишь об одном из них – архиепископе Антонии. Собственно говоря, антисемитизм владыки никогда и ни для кого не был секретом, но он, тем не менее, скорее попустительствовал исходившей из Почаевской Лавры (священноархимандритом которой являлся) погромной агитации, чем направлял ее. «Монахи, словно заглаживая униатское прошлое своей обители, – пишет С. А. Степанов, – исступленно насаждали православие среди окрестного населения. Лавра славилась ‹…› хорошо поставленной монастырской типографией. Ее заведующий архимандрит Виталий использовал печатные издания для пропаганды черносотенных взглядов»[559]. Крайне правый настрой клириков Волынской епархии был связан не только и не столько с симпатиями архиепископа Антония, сколько с традициями польского антисемитизма, чего не стоит забывать. В большинстве же российских епархий подобные настроения распространены не были. Тот же С. А. Степанов приводит в своей книге и примеры резко отрицательного отношения клириков к Союзу русского народа и проводимой им погромной агитации.

Можно ли сказать, что в Православной Церкви было определенное течение, чем дальше, тем теснее смыкавшееся с черносотенным движением? Как мне представляется, для этого нет никаких оснований. Разумеется, резкие выступления, например, Саратовского епископа Гермогена (Долганева) могли восприниматься и воспринимались как «погромные», но они не выражали мнения отечественного епископата. Такой консервативный архиерей как митрополит Евлогий (Георгиевский), до 1917 г. дважды избиравшийся в Государственную Думу и занимавший там правые места, вспоминал о епископе Гермогене, – «аскете», «добрейшем и чистом», «образованном», – как о человеке со странностями, отличавшимся крайней неуравновешенностью. «Почему-то он увлекся политикой, – писал митрополит Евлогий, – и в своем увлечении крайне правыми политическими веяниями потерял всякую веру. Интеллигенцию он ненавидел, желал, чтобы всех революционеров перевешали»[560]. Пример епископа Гермогена показывает, что революция всегда приводит к росту максимализма, но никаких доказательств формирования системы черносотенных взглядов в церковной среде не дает.