Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.)

Во-первых, Святейший Синод, первоприсутствующим членом которого являлся столичный архипастырь, недвусмысленно поддержал манифест 17 октября, выпустив по этому поводу специальное послание от 28 октября. Поддержка «конституции» не могла не вызвать раздражения у крайне правых, хотя Святейший Синод и пояснял верующим, что дарованием «гражданских и духовных свобод» царь не уклонился от своего народа, оставшись, как и встарь, вершителем «судеб русской земли»[567]. Не успокаивало правых и то, что послание завершалось призывом повиноваться царю не за страх, а за совесть: в действиях Святейшего Синода они видели поддержку «изменника» Витте. То обстоятельство, что ничего собственно «конституционного» в послании не было, на его восприятии «стойкими монархистами» сказывалось мало: было достаточно специального упоминания о «свободах», воспринимавшихся, таким образом, как церковная солидарность с самим фактом их «дарования».

Во-вторых, митрополит Антоний в 1905 г. считался «другом» председателя Совета министров. «Эти два конспиратора часто видятся, – писала в то время А. В. Богданович, – совместно работают над уничтожением нашего государственного строя – один хочет быть диктатором, другой – патриархом республики»[568]. Подобные суждения были широко распространены в правых кругах и долгое время отравляли жизнь Петербургского митрополита.

Крайне правых возмущал и тот факт, что сменивший К. П. Победоносцева в кресле обер-прокурора Святейшего Синода князь А. Д. Оболенский, близкий к ненавидимому ими графу СЮ. Витте, после обнародования манифеста 17 октября, предложил Д. С. Мережковскому составить «текст обращения от имени Синода». Мережковский согласился и совместно с З. Н. Гиппиус и Д. В. Философовым исполнил просьбу князя. «Народ русский, православный! – говорилось в проекте обращения. – Помни, что по милости Своей неизреченной, а не по заслугам твоим, Господь наградил тебя столь обширным Отечеством, и не забывай, как много племен и вер собрано под твоим государственным кровом. Они носят русское имя, признают твою государственную власть. Но как можешь ты, если носишь в сердце своем любовь Христову, угнетать их насилием, озлоблять оскорблениями. И еще мнишь ты оправдать свои насилия над иноверными соотечественниками якобы ревностью о славе имени Христова»[569].

Призыв учить «только словом, идущим от любви» заключал проект богоискателей. И хотя практически ничего из написанного Мережковским, Гиппиус и Философовым не вошло в синодальное обращение, факт консультаций с ними обер-прокурора Святейшего Синода выглядел весьма показательно. Обращение к либерально настроенным интеллигентам для написания важного церковного документа после 25-летнего правления К. П. Победоносцева само по себе выглядело «революционно».

Не стоит также забывать, что в консервативных кругах отставка Победоносцева, последовавшая через два дня после издания манифеста 17 октября, воспринималась как его «падение». Пославший ему по этому поводу сочувственное письмо Л. А. Тихомиров, с откровенным пессимизмом характеризовал положение в Церкви самым негативным образом: «Церковь разлагается. Синод говорит, что Собор соберется не позднее лета [1906 г. – С. Ф.]. Но по всем человеческим соображениям, – этот Собор только разделит всех. На старости лет приходится искать себе даже Церковь… Все рухнуло»[570].

Очевидно, что под разложением Л. А. Тихомиров понимал неумение Церкви правильно ответить на вызов времени. Доказательством может служить запись из его дневника, сделанная четыре дня спустя, когда появилось церковное послание по поводу 17 октября: «Синод, – писал Тихомиров, – молчащий при действиях революционеров, выпустил послание, призывающее к порядку, к тому, чтобы никто не защищал царя самовольно, ибо „царь велик и могущественен“ и может сам себя защитить. Замечательные наши архипастыри и пастыри!»[571]

Разумеется, если бы послание появилось в версии Мережковского, то реакция справа потребовала бы политической расправы над синодалами и, прежде всего, – над столичным архипастырем, который и без того имел репутацию либерала и покровителя «мятежных попов». Поэтому, как мне кажется, обер-прокурор А. Д. Оболенский совершенно справедливо отказался от прямых призывов к русскому народу следовать по пути религиозной и политической терпимости: достаточно было указаний на положения манифеста 17 октября. Любые ссылки на то, что в империи источник права – император, не могли в представлении консервативно настроенных современников перевесить того обстоятельства, что после 17 октября 1905 г. он не самодержавен. Ведь теперь государь призывал «в помощь себе и самый народ в лице облеченных доверием народных избранников»![572] Психологическое восприятие манифеста в революционных условиях не могло быть адекватно политическим реалиям: каждый видел то, что хотел. В такой обстановке стремление митрополита Антония избегать крайностей и политически окрашенных заявлений воспринималось в консервативных кругах как трусость и подлаживание под власть.