Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Чехи меня приняли радушно. Мы каждый вечер гуляли по превосходным окрестностям Праги. Я, однако, вынес такое впечатление, что в этом народном возрождении Чехии много искусственного и, в сущности, сделано для него не так много, как может казаться с первого взгляда. Я был прежде в Праге в 1857, приехавши туда через семь лет, я мог заметить громадное распространение чешского языка. Все это так, но побуждение? Составляет ли он для образованных чехов необходимость, как для нас русский? Мало. Все они знают по-немецки, и не только знают – и мыслят, и живут, и чувствуют по-немецки: это немцы с ног до головы, надевшие на себя одежду дедушек и бабушек, выкопавши ее из старой кладовой. Для народа – иное дело, и то для сельского, а не для пражского. Чехи с своим возрождением то же, что наши малороссияне, которые мыслят по-русски и хотят преобразиться в то, чем перестали быть давно – немного разве дальше шагнули чехи. Доказательство, что многие патриоты пишут по-немецки, потому что это им легче, а читает лекции по-немецки большая часть. Но нельзя сказать, чтобы тут было только искусственное: есть много натурального, именно в том, что существуют массы народа, для которого чешский язык действительно необходимость. За этим и искусственность становится не так резкою» (Белозерская, 1886а: 328–329). И далее: «Истинное удовольствие я получил в Белграде… В Сербии совсем не то, что в Чехии, вот здесь живое, неискусственное славянство: и низенькие домики, и фонарей нет, и тротуаров почти нет, а если где есть, то на них удобнее падать, чем ходить, и лень, и беспорядок – вот здесь славянство, его и чуешь, и видишь, и слышишь, прибавим – тут и радушное гостеприимство и хлебосольство, и семейная простота жизни, и доброта с наивностью, все черты нравов славянского племени. Сербы славянее нас самих» (Белозерская, 1886а: 329–330).

В 1863 г. Костомаров убеждал в письме того же А. Конисского сторониться всякого радикализма и сепаратизма: «Больше всего нужно о том стараться, чтобы правительство на наше дело волком не глядело, чтобы не боялось никаких бунтов или кого там – сепаратизму и не мешало бы на нашем языке народу науку излагать» (Возняк, 1925: 75, письмо от 25 февраля 1863 г.). Собственно, эта программа на все последующие годы станет у Костомарова неизменной – в зависимости от политической ситуации он будет вынужден то молчать, то, полагая момент благоприятным, пытаться провести это воззрение в печати. Наиболее отчетливое выражение она получила уже в последние годы жизни Костомарова, в его программной статье «Задачи украинофильства»: