Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Не много, кажется, лет прошло со времени последнего гетманства, но между тем как изменилась Малороссия! Если бы мы могли перенестись в те времена, нас окружил бы совсем иной мир. В целой крайне мы не встретили бы ни одного фрака, который из осанистого малороссийского пана делает такую странную фигурку, что тогда назвали бы ее просто – непристойною, не встретили бы ни одного чепчика и шляпки, из-под которых выглядывают совершенно противоречащие наряду физиономии. Мы увидели бы жупаны превосходные, с широкими галтованными золотом поясами, к которым привешаны перешедшие через целые поколения сабли, увидели бы роскошные женские кунтуши – штофные зеленые, полутабенковые желтые, грезетовые голубые, обложенные серебряным и золотым газом, с бархатными и парчовыми закладками, разноцветные реброны штофу пакетного великой руки по белому капавацу, люстринные шнуровки с золотыми сетками, блестящие караблки, убранные цветами головы, и прочая, и прочая. Все это освящено было давним, с незапамятных времен, употреблением и шло к лицу нашим предкам так точно, как Турку чалма или Черкесу бурка» (Ку-лиш, 1843: 9—10).

Процитированный пассаж несет в себе целый ряд ориенталистских мотивов, его можно сравнить с фрагментами классического ориенталистского текста, «Путешествия на Восток» Жерара де Нерваля (1-е книжное издание – 1851). Рабыня, купленная персонажем де Нерваля в Каире, «очень бы хотела быть одетой как европейская женщина» (Нерваль> 1986: 115), но даже «тюлевый чепчик, отделанный бантами» ее уродует, и компромисс заключается в приобретении золотого татикоса, «какие носят гречанки» (Нерваль, 1986: 115), отражая движение с Востока на Запад, но которое не одобряется автором, поскольку она теряет свою естественность и не может усвоить норм западного мира. Размышляя спустя восемь месяцев о дальнейшей судьбе своего приобретения, персонаж де Нерваля вновь возвращается к размышлениям о внешнем облике и об одежде в частности: «Конечно, весьма печально, уезжая в Европу и покидая Восток, не знать, как поступить с купленной рабыней, но жениться на ней!.. Ей уже восемнадцать лет, а на Востоке это немало, ее красоты хватит лет эдак на десять, а затем я, еще молодой человек, окажусь мужем азиатской женщины, у которой на лбу и на груди вытатуировано солнце, а в левой ноздре отверстие от вдевавшегося туда кольца. И если рабыня очень хороша в левантинском наряде, то в европейской одежде будет выглядеть ужасно. Представьте себе, как я появлюсь в какой-нибудь гостиной об руку с красоткой во вкусе антропофагов! И для нее, и для меня это было бы нелепо» (Нерваль, 1986: 261–262). Если перемена одежды уродует невольницу, то она же – в противоположном движении главного героя – украшает его и сохраняет мужскую привлекательность несмотря на возраст («если мужчина чувствует в себе способность любить, он может надеяться, что лет до шестидесяти будет вызывать ответные чувства» – Нерваль, 1986: 257): «… после той поры, когда щеки покрываются густой растительностью, наступает следующий этап – появляется дородность, хотя, наверное, и придающая красоту телу, но лишающая его всякого изящества в узких европейских одеждах, в которых сам Антиной выглядел бы коренастым крестьянином. А левантинцы в просторных платьях, расшитых камзолах, шальварах с глубокими складками и широкими поясами, обвешанные оружием, выглядят вполне величественно» (Нерваль, 1986: 256) – даже лысина и седина не мешают сохранять привлекательность, благодаря местному обыкновению брить голову (Нерваль, 1986: 256–257).