Русские беседы: уходящая натура

Турция предстает как перекресток, вроде бы никогда не имевшая своей собственной культуры, но создававшая из заимствований, из чужих слов и знаков, зачастую плохо услышанных, свое – несуразное, на грани китча или просто являющееся таковым, но с такой настойчивостью и приверженностью созданному, что этот китч становился искусством. И сейчас, на улочках и в султанских дворцах, он окружает с такой плотностью, не оставляя место ничему иному, что начинаешь различать его собственные стили и ценить диковатую красоту столь откровенной безвкусицы, утрирующей и искажающей то персидский, то французский, а то и японский мотив – все, что угодно, все, что приглянулось взгляду и доведено до степени настойчиво лезущего, бросающегося в глаза.

Местная культура предстает русскому взгляду как лишенная невроза (или, смягчая, поскольку, видимо, всякая культура невротична и/или психотична, как выглядящая здоровой на фоне русской), имея в виду в первую очередь культуру повседневности, помещения себя во время-пространство. Почти полное отсутствие в этой бытовой культуре оглядки на взгляд окружающих, отсутствие озабоченности тем, как ты выглядишь в их глазах. То есть так сформулированное – явно ложно, но эта оглядка столь откровенна, что не переходит в болезненность.

Умение уживаться друг с другом – дело скрытое, а вот то, что на глазах, – это умение уживаться с животными. Кошки и собаки в Стамбуле повсеместны, но здесь они – никак не «домашние любимцы» или «питомцы», а полноправные обитатели города, свои – не боящиеся людей, ощущающие себя повсюду как в своем доме – и как обычный жилец не требующие и не ожидающие к себе особого внимания. Они просто есть, живут здесь – в своем праве и с простой заботой о себе, вроде сделанных из кусков пластиковых бутылок поилок, стоящих у порогов.

Древний город, если он живой, прекрасен тем, что древность в нем – не нечто обособленное, музеефицированное, вынесенное и обозначенное специально в качестве «древности». Она в нем повсюду, проглядывая в тот момент, когда ее вовсе не ожидаешь, как повседневность, реальность которой не требует особого удостоверения. В аркаде стены Феодосия может размещаться автомастерская, а нижний этаж нынешнего жилого дома явно демонстрирует следы поздневизантийской кладки, главная улица в целом по сей день повторяет маршрут византийской Месы, через Акведук Валента идет проспект Ататюрка, а в воротах крепостных стен Феодосия теснятся грузовики на въезде в центр города. На базаре постройки 1470-х по сей день идет оглушительный торг, а в стародавних хамамах по-прежнему проводят часы и отдаются в руки массажистов, за небольшой бакшиш способных сделать не туристический, а настоящий массаж. Правда, хамамов стало гораздо меньше за последние десятилетия – вместо прежних тысяч лишь сотни. Даже места обитания «франков» не сильно переменились, и теперь это все та же Галата, которая «почти как Европа», но спасает ее от скуки второстепенной копии спасительное «почти»: неправильность копии вновь делает ее оригиналом.

Местная неповторимая красота – в сочетании быстроты и медлительности. Делать быстро – и созерцать. Торопливость, переходящая едва ли не в полную неподвижность, когда понимаешь, что делаешь ты что-то только для того, чтобы вернуться к точке покоя.

Влюбленность в город наступает с первого взгляда – с разворота самолета над Мраморным морем и до последнего взгляда на Золотой Рог, который действительно оказывается золотым в заходящем солнце. Впрочем, наверное, этот город можно так же и ненавидеть, или, по крайней мере, недолюбливать. За очень многое. За шум, за грязь, за толкотню, за постоянное смешение стилей. Но тут остается одно из двух – либо никогда не приезжать в него, либо научиться наслаждаться этим, освоив умение местных жителей обретать покой на кромке дороги, расположившись на неустойчивом деревянном стульчике и потягивая неизменный чай, глядя сквозь суетящихся прохожих, пытающихся чудом не толкнуть созерцателя.

Стоя между двух континентов, Стамбул, Константинополь, Византий оказывается в точке «ненахождения», междумирья, стоя на мысе, у которого заканчивается один континент и начинается другой, обнаруживаешь себя за пределами истории, которая протекает сквозь город, оставляя на нем свои следы, но не поглощая его. Он не хранит историю, а живет в ней, оказываясь ей чуждым, тем местом, в котором осознаешь необязательность истории, местом, собирающим времена воедино.

IV. Thank you very much for your cooperation!