Русские беседы: уходящая натура

Используя расхожие формулировки, Стамбул, конечно, «совсем не Турция», как, впрочем, и любой мегаполис. Однако, если у этой формулировки и есть какой-либо конкретный смысл, то он скорее в том, что представить себе остальную Турцию по Стамбулу не получится – минувшее столетие сделало так, что он стал гораздо более «турецким», чем был когда-либо ранее.

Османский Стамбул никогда не был собственно турецким, он всегда был городом самых разных народов и культур, связью, цепочкой городов, со своими городскими советами, своими ответственными перед Великим визирем персонами – греческим патриархом Фенера, армянским патриархом Кумкапы, подестой Галаты и т. д. С самого момента, когда Мехмед Фатих взял город, и вплоть до 1920-х, мусульман в нем никогда не было больше 60 %, но дело даже не в относительной численности, а в том, что каждая община обживала свой уголок на берегу Золотого Рога, Мраморного моря или Босфора: испанские евреи, искавшие здесь спасения от католических королей, поколениями не испытывали нужды выучить турецкий, а когда французская императрица Евгения, из семьи испанских грандов, герцогов Монтихо, в 1860-х посетила Стамбул, то была там приветствована на родном языке, хоть и несколько старомодном.

У него не было даже общего имени – разные обитатели звали его по-разному, равно как различно именовался он и приезжими. Дипломаты именовали его Константинополем, у русских паломников и в мечтах панславистов он звался Царьградом, а местные звали Стамбулом, Истамбулом, Куштой, Константинуболисом, Новым Римом и т. д.

Многолюдье и многоязычие Стамбула не означает, конечно, что все они жили мирно, впрочем, исправность городских порядков вплоть до XVIII в. отмечалась едва ли не всеми путешественниками. Греки регулярно возмущались привилегиями, дарованными иудеям, армяне спорили с греками, испанские арабы, бежавшие под власть султана после взятия Фердинандом Католиком в 1492 г. Гранады и получившие от Баязида себе под мечеть бывшую доминиканскую церковь Св. Петра и Доминика в Галате, имели свои раздоры что с живущими выше их на том же холме католиками, что с другими мусульманами, районы сами управляли и следили за порядком внутри, запирая ворота и оберегаясь от чужаков, выясняя отношения, верховная власть не вмешивалась до тех пор, пока количество трупов в результате этих выяснений не превышало разумных пределов и не начинало доставлять неудобств, ощутимых уже в пределах целого города. Сосуществование – это ведь и способность отстоять границу, защитить свое право жить, и жить по-своему.

Город был порождением империи и, в свою очередь, воспроизводил ее. Конец империи стал и его концом: из него изгнали, в нем убили, из него бежали армяне, болгары, греки, многолюдная западная колония становилась не столько малочисленнее, сколько терялась посреди наплыва новых обитателей. Тех из греков, кого не смели волны 1890-1920-х годов, догнал шквал сентябрьского погрома 1955 г.: в 1920-м их было 20 %, в 1950 – 10, пятнадцать лет спустя – 3, а ныне официальные данные колеблются между 3 и 4 тысячами человек, греческие надписи на заведениях Фенера обращены лишь к романтически настроенному туристу, начитавшемуся про старый город и желающему все увидеть своими глазами, что он и получает в точном соответствии со своими ожиданиями и где все хорошо говорят по-английски.

Вроде бы все изменилось, но вместе с тем все осталось как было. Читая старые повествования о Стамбуле – путешествия Нерваля и Готье, очерки Базили (бежавшего от еще одной греческой резни, на сей раз 1821 г.), письма леди Монтегю или что-нибудь менее расхожее, частное, – обнаруживаешь, что все очень узнаваемо. Все поменялось в деталях, и в то же время целое оказывается на месте, быть может, за счет того, что Стамбул, по меньшей мере с ранних Османских времен, неизменно был калейдоскопом, собирающимся из массы мелких осколков, выстраивающихся все в новые и новые последовательности: при следующем повороте картинка изменится, но варианты, которые образуются вновь и вновь, узнаются друг за другом.

Впрочем, и в деталях поменялось далеко не все, как кажется на первый взгляд. В районе Гранд Базара по-прежнему кипит торговля оптом и в розницу, а в сторону Мармара от него быстро шьют то, что будут продавать завтра, вместо старых ханов теперь вывески оте лей, а невольничий базар, несколько поредев и утратив часть ориентального колорита, теперь предлагает «Наташ» или кому что поразнообразнее, в Галату и Перу все так же отправляются желающие выпить, как и паши минувших веков находя затем даже самые широкие улицы узкими для себя, с непривычки мешая пиво с ракой, еще не твердо представляя, что их ждет утром.