Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– А может оно остаться в вашем кафе? – остановила его Мися. – Это дерево!

– Дерево, мадам? Оно здесь не очень, не подходит… – задумался официант, оглядывая стены с фотографиями неизвестных Мисе городов и больших кораблей, где на палубах стояли и тревожно смотрели в объектив люди с серьезными лицами.

– А название «Версаль» – вам что, очень подходит? При чем здесь Версаль, ага? – вдруг набросилась на него Мися. – Сами не знаете?! Я, между прочим, пол-Парижа с ним по жаре прошла.

Глаза официанта расширились, но он остался стоять прямо, держа японское дерево перед собой на вытянутых руках, будто боялся испачкаться.

– По крайней мере, – сказала Мися, слегка обидевшись, – оно денежное, к вам деньги пойдут.

Она достала из сумки еще десять франков и поместила их на крону, но быстро забрала бумажку и, порывшись в сумке, нашла там двадцатифранковую банкноту:

– У меня, знаете, благодаря этим деревьям всю жизнь деньги, деньги… девать их некуда, ага! – и она пристроила двадцать франков на ветку. – И у вас будет так же!

Официант следил за преображением плодов волшебного дерева с детским изумлением.

– Вот видите! – произнесла Мися торжествующе и покинула кафе.

Она зашагала вниз, размышляя, что для такой прогулки надо было взять, конечно же, зонтик от солнца. Оказавшись на площади Тертр, Мися, устроившись в кафе, заказала шампанского. Она долго сидела, наблюдая, как женщины из старых окрестных домов ведрами набирают воду в колонке на площади. Они качали воду, обменивались новостями и смеялись, женщины были одеты в длинные серые юбки и черные сатиновые кофты. Мися подумала, что, скорее всего, их мужей забрала война, поэтому приходится самим делать тяжелую работу. Встречи у водокачки – их развлечение, для них это и театр, и газета, и синематограф. Допив свой бокал, Мися попросила официанта вызвать такси и поехала на авеню Монтень.

В театре к ней вернулись силы. Все здесь Мисе напоминало, кто она есть и какая у нее уникальная жизнь. В театре «На Елисейских Полях» все было устроено по ее вкусу – ни одной прямой линии, изящная, вычурная роскошь: красное дерево, медные под золото украшения перил и медальонов, вычурные, словно изнемогающие от собственной красоты, лестницы. Она знала все пикантные истории этого театра, помнила скандалы, которых было немало. Хотя зданию театра всего-то было семь лет. Каждый уголок здесь был ей знаком и приветствовал ее: это с Мисей советовался Морис Дени, показывал ей эскизы огромного купола, поразившего парижан. А под потолком, рядом с огромным мистическим цветком-куполом, Эдуар Вюйар изобразил ее, Мисю, за фортепьяно.

Она сидела здесь в зале бессчетное количество раз, кричала из ложи, во время скандалов могла стукнуть зонтиком нахала, который освистывал спектакль или просто мешал ей слушать музыку. И за кулисами этого театра Мися чувствовала себя как дома. Иногда ей казалось, что этот театр – ее душа, даже выглядит похоже, здесь Мися чувствовала себя легкой и молодой навсегда.

– Я пришла рано или слишком поздно? – весело бормотала она, заглядывая в гримуборные. – Провалились все, что ли? Попрятались? Ку-ку, это я! Я!

Ни в зрительном зале, ни в кабинете директора никого не было. Услышав жалобные тихие звуки за одной из дверей, она пошла туда. Это всхлипывала Лидия Соколова, солистка, одна из лучших балерин труппы, что-то черное бесформенное копошилось у ее ног.

– Мой бог, откуда он здесь? – поразилась Мися.

– Мики… его отдали мне. Мики, хороший, хороший… – монотонно повторяла Соколова и продолжала плакать.

– Но ведь – ведь! – это же подарок?!

– Наигрались, значит, – шмыгнула носом Лидия Соколова. – Иди ко мне, мой Мики, – позвала она нежно.

Мисе много раз приходилось утешать подопечных Дягилева. Балерины были девушки чувствительные, иногда несчастные, часто капризные и ревнивые. Странным было то, что плачет именно Соколова – спокойная англичанка, женщина рационального ума. Балерина родилась и выросла в Лондоне, на самом деле звали ее Хильда Маннингс, с этим именем она и прожила до двадцати трех лет. У Дягилева она стала работать во время войны, заменив Карсавину, которая в то время «застряла» в Петербурге.

– Кто тебе его подарил, – уточнила Мися, указав на существо, тычущееся носом Соколовой в ногу, – Лёля или сам Серж?

Не ответив, Соколова повернулась к зеркалу, увидела свое опухшее лицо, покрасневший нос и, шмыгнув носом, горестно закрыла глаза.

– Что у них там случилось? – встревожилась Мися.

– Не знаю, мадам Серт. Но я могу потерять и работу, и мужа, – сказала Соколова, легко похлопывая пальцами по щекам и задержав дыхание.

– Из-за собаки, что ли?