Русские народные сказители

Оделась, поехала. Дома народу много, женихи в большом углу; я глаза перекрестила, поклонилась — была ветряная мельница; там отец с има займуется, а я и не гляжу на женихов. В печке все стопилось, я колыбы расклепала. Гляди, жених, — я знаю шить и кроить, и коровушек доить, и порядню водить. Тут наладила пойво — и в умах нету, что в избе женихи, порядничаю. Они позвали родителя в сени: пойдем, дескать, есть поговорить. Сошли — поговорили. Отец с матушкой меня — в особый покой.

"Что, дочь, — говорят, — женихов приказала? Идешь ли замуж?" — "Как хотите, — отвечала я, — на воле вашей, вы кормили-поили, дочь я ваша и воля ваша".

Отец поразмыслил и объявил женихам: "На хлеб на соль милости просим, а по это дело не по что".

Народу в избе множество — деревнище большое; сродники стали подговаривать, тут и я говорю: "Что ж, родители, куда вода полилась, туда и лейся; пойду, что господь даст; худо ли, хорошо ли будет, ни на кого не посудьячу".

Мать завыла и говорит: "Что ты, дитятко, что ты оставляешь, покидаешь нас, на тебя вся надежда". — "На меня, — отвечаю, — надия какая? От девок невелики города стоят; остается у вас сын, еще дочь, невестка; мы, девушки, — зяблые семена, ненадежные детушки".

Родитель-отец взял свечу затопил, по рукам ударили, я заплакала, пошло угощенье; зазвала я девушек, в гости поехали, — со звоном, с колокольчиками, а там — песни, игры, танцы. Матушка ужасно жалила, суседи срекались: "Что ходила по свадьбам да находила, двадцатилетняя девушка да идет за шестидесятилетнего старика; не станет жить-любить старичонка, удовщище ведь он да посиделище".

13 лет жила я за ним, и хорошо было жить; он меня любил, да и я его уважала; моего слова не изменил, была воля идти, куды хочешь. Помер он в самое рождество. Все жалел меня, покойная головушка. "Не пожить тебе так, выйдешь замуж, — говорил он, — набьешься ты, нашатаешься".

Вдовой жила от рождества до Филиппова заговенья. Была копейченка моя и его — в одно место клали... Сначала жила и в умах не было закон переступать. Тут стали звать за Якова Ивановича с Кузаранды. "Пойду ли, — говорила, — что вы? Жених ли Федосов?"

Пришел его брат сватать — отперлась. Затем старушка дядина ко мне-кова по вечеру, стали беседовать. "Поди, — говорит, — за Якова".

Подумала-подумала и согласилась. В тот же вечер жених с братом ко мне: кофеем напоила, посоветовала, слово дала. На другой день я состаю с постели — а он с зятем уж тут; на стол закуску, водку, самовар поставила, по рукам ударила, жениху подарила рубашку, зятю полотенце. Животы прибрала, а потом и к венцу. Немного причитала; от венца встретили родные, провели в горницу, отстоловали порядком. Дядина да деверь бранить стали, всю зиму бранили, повидала всего; Яков мой такой нехлопотной, а они базыковаты, обижали меня всячески. По весны Яков отправился к Соловкам, а я все плакала да тосковала. Все крестьянство у их вела; весной скотину пасти отпущали, и я сойду, бывало, сяду в лесе на деревинку или на камышок и начну плакать:

Не кокошица в сыром бору кокует,
Это я, бедна кручинная, тоскую:
На катучем да сижу я синем камышке,
Проливаю горьки слезы во бистру реку...

Плачу, плачу, затем и песню спою с горя:

Во тумане красно солнышко,
Оно во тумане:
Во печали красна девушка,
Во большой заботе.
Взвещевало мое сердце,
Взвещевало зло-ретиво,
Мне-ка не сказало:
Сердце слышало велику над собой невзгоду,
Что вконец моя головушка,
Верно, погибает...

Плач о старосте

Вопит Старостиха