Русские сказки, богатырские, народные

– Ты не сможешь ошибиться в нем, – сказала она, – ибо тот, коего тебе должно вопросить о наставлении к исправлению судьбы твоей, представится тебе оплакивающим одну мертвую человеческую голову.

Проговорив это, Зимония стала невидимой, а я нашел себя в необитаемой пустыне.

Не будучи в силах из темных слов Зимонии найти надежду увидеть когда-либо мою возлюбленную, я предался всему горю моего отчаяния. Прелести Алциды и мой собственный проступок, наполняли душу мою несказанными муками. Стенания мои разносились по пустыне, но никто им не внимал, кроме моего истерзанного сердца. Я шел, не рассчитывая нигде отыскать отрады моим злоключениям, и радовался, полагая, что наконец достанусь в добычу лютым зверям, обитающим в местах, которыми я проходил.

Все соединилось к тому, чтобы я нашел свой гроб в этой пустыне: мне встречались страшные змеи; необитаемая страна не доставляла мне пропитания; песчаное дно не доставляло ничего ко утолению жажды; я изнурен был голодом, однако ни от чего не погиб. Неизвестная рука меня сохранила, и прежде чем ожидал, вошел я невзначай в искомую пещеру.

Погруженный в уныние, я почти наткнулся на утес одинокой горы, и представьте себе моё удивление, когда я по местоположению узнал ту самую пещеру, в которой меня воспитывал пустынник и которую я бесплодно искал в стране дулебов. То ли, что человек имеет привязанность к местам, в коих воспитан, или надежда узнать что-нибудь о Алциде или о сестре моей доставила мне великую радость этого открытия.

Я вошел в пещеру, но, кроме некоторых гротов, увидел в ней всё переменившимся против прежнего: не было уже того сада, в каком обитала Милосвета, он превратился в темную освещаемую лампадой расселину, до которой я дошел мрачными закоулками. Однако печальные пришедшие тогда мне в голову соображения о сестре моей загладились надеждой, ибо я нашел описанного мне Зимониею зачарованного волшебника и ожидал от него узнать нечто относящееся к судьбе моей.

Он был немолод, и седая борода покрывала всю грудь его. В руках своих держал он мертвую голову и орошал её своими слезами. Найдя его в таком положении, я не хотел показаться ему внезапно, потому что, будучи сам несчастен, считал несправедливостью помешать подобному мне питаться его горем: я остановился. Уныние его казалось мало-помалу меняющимся в отчаяние: он положил голову на возвышенный стол и воскликнул:

– Боги, чем заслужил я гнев ваш? Презирал ли я когда-нибудь добродетель, и приятное вам человеколюбие не было ли руководителем моих действий? Вся вина моя состоит в том, что я по необходимости и защищая сам себя гнал злобного Зловурана, врага вашего и всей природы. Лишь за это я навеки утратил мою возлюбленную и вместо ее божественных прелестей должен взирать на эту безобразную кость… О боги, либо вы не обращаете внимания на мир, вами же произведенный, или вы сами столь же злобны, как и мои гонители, когда беззакония и ложь в нём творятся, а добродетели страдают. Есть ли кто-нибудь подобный мне в горе?

– Конечно, есть, когда не более, – сказал я, приближаясь к нему. – Ты видишь во мне живой пример того, что можно жить, утратив всё, близкое сердцу.

После чего я рассказал ему моё приключение и обстоятельства, принудившие меня искать его плачевного жилища. Я окончил разговор мой словами утешения, в которых старался приободрить его и доказать ему, что несправедливо роптать на бессмертных, когда неизвестно, что злоключения, нам выпадающие, не пойдут нам на пользу.