Русские травести в истории, культуре и повседневности

В двадцатые годы в Риге было невероятно уютно. Комфортно жили, комфортно развлекались в фешенебельных ресторанах, артистических кабаре, модных ночных дансингах. Консервативные рижане позволяли себе даже порцию опасных удовольствий в стиле Веймарской республики – приглашали травести-артистов и рукоплескали их горячим возбуждающим джазовым танцам и стриптиз-номерам. Стройные, гибкие, сексуальные молодые люди в искристых платьях из ламе и пайеток ничем не отличались от кабаретных девушек. Особенно полюбился публике Карлис Ленц, латыш, сделавший карьеру в Европе и успешно гастролировавший в США.

Мода и близость к Германии изменили отношение рижан к инакочувствующим. Теперь их старались не замечать, им прощали странную любовь, если ее не афишировали. В Латвии вместе с российским императорским уголовным уложением упразднили и статью за мужеложство, правда, ввели другую, 516-ю, с размытой формулировкой «за аморальное поведение».

Люди искусства почти не скрывали влечения к представителям собственного пола. Именитый артист Алексис Миерлаукс в укромных уголках гримерок гладил пухлые ручки молоденьким статистам и нашептывал им чувствительные комплименты, которые те принимали как должное, не смущались, не звали приставов. Еще до начала Великой войны солидный актер, Роберт Таутмилис-Берзиньш, иногда выступал в женском образе – на сцене, под псевдонимом Мильда Скайдрите, и в жизни, под собственным именем.

В 1920-е травести, казалось, были повсюду: их видели в роскошном ночном дансинге «Альгамбра» (улица Бривибас, 25), в Верманском парке и забегаловках на улице Калькю. Журналисты сообщали также о модном кафе «Стамбул» (улица Кришьяна Барона, 16/18), в котором с 22 до 23 часов можно было увидеть десяток субтильных молодых людей с напудренными лицами и накрашенными порочными ртами.

Настоящий пир инакочувствия устроил в толерантной Риге немецкий сексолог Магнус Хиршфельд. В мае 1926 года он выступил здесь с лекциями о гомосексуальности в контексте истории и развития современного общества. Затронул между прочим тему травестизма, которой тогда много занимался и уже написал об этом серьезный обширный труд. О Хиршфельде в Риге узнали даже раньше, чем он там оказался: еще в 1920 году в кинотеатрах «Маска» и «Мулен Руж» показали нашумевший художественный фильм «Не такой, как другие» (Anders als die Andern), вдохновленный его книгами и лекциями. На несколько минут в кадре появлялся и сам усатый профессор – читал публике лекцию о природе любви и ее безграничных вариациях, об андрогинии и травести поневоле, о мужчинах в юбках и женщинах в брюках. Рижская публика была от Хиршфельда в восторге. Это, однако, не помешало ей зло осудить «за аморальность» нескольких молодых человек, связанных тем самым чувством, о котором вещал немецкий профессор всего несколько месяцев назад.

Магнус Хиршфельд (справа) в фильме «Не такой, как другие». 1919 г.

В самом центре старинной Риги, на улице Рихарда Вагнера, есть симпатичный оливково-желтый домик под номером четырнадцать. В свежевыкрашенных окнах первого этажа стоят цветочные горшочки. Со второго свешиваются смешные рекламными калачи – зрачок со спицами (прокат велосипедов) и горячо спорящие о чем-то турки, рассевшиеся на пламенеющих чашках (кафе Divi Turki). В двадцатые здесь было не так открыточно чисто, не было еще современного туристического gemütlichkeit[7], созданного специально для взыскательных немецких фотокамер. Улочка называлась Большой Королевской, но жили здесь самые обыкновенные горожане: чиновники, торговцы, рантье – в общем, середняки.

Двухкомнатную квартиру на втором этаже уютного домика снимал Эмиль Козловский, формально служащий, фактически – неравнодушный к искусствам инакочувствующий, превративший свое жилье в салон для встреч с такими же, как он. Здесь щедро принимали отнюдь не бескорыстных солдат и матросов, привлеченных в «пещеру порока» веселыми вечеринками, даровым алкоголем и возможностью легкого заработка. Бывали у Козловского и травести, развлекали вечернюю публику, а ночами ублажали избранных богатых гостей. Говорили, что хозяин избегал публичной рекламы и принимал лишь тех, кого знал лично. Поговаривали, что он выдавал особые «пропуска» – эмалированные жетоны с черной гвоздикой на темно-зеленом фоне, как бы в память о любимом декаденте Оскаре Уайльде.