Русские травести в истории, культуре и повседневности

Осторожность и маскировка Козловскому не помогли – полиция прознала о вечеринках с травести и солдатами. В начале ноября 1926 года приставы ворвались в квартиру, арестовали хозяина со всеми его гостями и отправили в участок. Несколько счастливчиков вывернулись – убедили, что зашли в квартиру случайно, услышав музыку и танцевальный шум. Их отпустили. В застенках оставили четверых. Следователи не спешили, работали с каждым отдельно, а потом проводили очные ставки. Добросовестно и терпеливо допрашивали хозяина квартиры и, вероятно, переусердствовали: Эмиль Козловский умер во время следствия в феврале 1927 года. Других осудили по статье 516 и приговорили к трем месяцам тюрьмы и денежному штрафу. Интерес к этому делу не утихал. Журналисты много писали о клубе Козловского, и в двадцатые годы черная гвоздика стала эвфемизмом гомосексуальности. В современной Латвии она символ ЛГБТИК-сообщества и тематического кинофестиваля.

В Риге существовали и «розовые» салоны. Один такой работал в квартире на улице Тербатас. Там якобы часто видели мужеподобных дам в брюках, пиджаках и гангстерских шляпах. Встречи начинались с танцев и заканчивались свальным грехом. Но даже такие сборища и «развратные действия» не подпадали под статью 516, то есть юридически не считались аморальными. Полицейские с любопытством читали доносы, вздыхали и нехотя отправляли их в архив. Женщин не арестовывали, поэтому сейчас так мало известно о сафических заведениях и колоритных рижских «трансвеститках», бесподобно игравших мужчин.

Глава 16. Казус Шульца

Обычно полупустой и полусонный зал Московского окружного суда был в тот день переполнен. Газетчики в круглых очках шуршали карандашами. Фотографы с треногами бегали взад и вперед, расталкивая шумных зевак, пробравшихся на слушание. За деревянной балюстрадой в окружении часовых с винтовками сидели обвиняемые: две аккуратные барышни, похожие на комсомольских секретарей, и два господина – один с профессорской бородкой и дрожащим пенсне, второй полноватый, холеный, с напомаженными волосами, как у артистов.

Народ возмущенно переговаривался, хроникеры пыхтели вспышками, журналисты присвистывали от удовольствия и вкусной сенсации, охранники лязгали прикладами, огрызались на публику. Судья гневно зацокал молоточком. Гул резко стих. Обвинительная коллегия готова огласить приговор. На окрик охраны «встать!» подсудимые неуверенно поднялись. Председатель коллегии, резвый товарищ Вальтер, вскочил с кресла, прокашлялся и без бумажки, зычно и от души начал заключительную речь: «Товарищи, на дворе 1930 год. Мы живем в индустриальную эпоху, в столице Советской России. И кто бы мог подумать, что в это прогрессивное светлое время в самом центре Москвы, в многонаселенном доме советские граждане будут устраивать средневековый шабаш, огульную контрреволюцию, разврат и членовредительство!»

Зачинщиком всех этих преступлений суд признал Шульца Дмитрия Ивановича, тридцати семи лет, безработного и неженатого, – того самого напомаженного господина за балюстрадой. Его приговорили к расстрелу.

Кроме нескольких пунктов, обвиняемый признал свою вину: да, он ненавидел советскую власть и считал ее преступной, да, он создал секту, избивал и мучил ее членов, но ведь он был истинным пророком, нес слова последнего Откровения людям и карал ослушавшихся его воли. Поступал жестоко, был садистом, трансвеститом и авантюристом – он был согласен, он все это признал.

УЧЕНИК БУЛГАКОВА

Шульц был чертовски талантлив, это отмечали даже судьи. Хорошо знал литературу, неплохо рисовал, уверенно лепил, играл на виолончели и скрипке, сочинял стихи, отлично танцевал, писал и ставил пьесы, гипнотизировал и пугающе быстро подчинял своей воле окружающих. Все это он унаследовал от матери, немецкой обрусевшей дворянки, типичной дамы fin de siècle. Экзальтированная и полуобморочная, она до потери чувств обожала мистику, запоем читала Блаватскую, увлекалась русскими философами Соловьевым, Булгаковым и Мережковским, верила в духов и беседовала с ними по душам на спиритических сеансах, которые проводила в своей просторной нижегородской квартире. Ее муж, преподаватель иностранных языков в Кадетском корпусе, не слишком интересовался мистикой, но любил супругу и не мешал общаться с потусторонними силами. Дмитрий и младший брат Генрих иногда участвовали в этих сеансах. Генриха интересовала духовно-мистическая сторона, Дмитрия – сугубо артистическая. Он, тихонько улыбаясь, наблюдал за тем, как мать гениально меняла выражение лица, как она вдруг бледнела, закатывала глаза, мелко тряслась и томно изгибалась, пока бестелесные духи ей нашептывали вселенские истины. Он смотрел и запоминал мимику, повороты, жесты, слова.