Русские травести в истории, культуре и повседневности

До и во время Великой войны ее наряды смущали современников. Но после революции, во времена НЭПа, эмансипированных дам, похожих на Гедройц, стало больше. Они коротко стриглись, носили мужские жакеты, сорочки, галстуки с булавками и верили в то, что андрогинная внешность уравнивает их с мужчинами, что они не девушки на выданье, а безупречно бесполые товарищи. Среди таких Гедройц было легче. К тому же инакочувствующими в то время почти не интересовались ни советские власти, отменившие статью о мужеложстве, ни советские поэты, обратившие вдохновенные перья в рупоры новой эпохи.

Вера Игнатьевна осталась в России, осела в Киеве, устроилась в хирургическую клинику при мединституте, публиковала статьи в научных журналах, в 1923 году была избрана профессором. Она оставалась андрогином, носила мужские вещи и писала под псевдонимом Сергей Гедройц. «Грузная, лицом похожа на французского аббата, – вспоминала Ирина Авдиева, ее близкая знакомая, – с маленькими руками и ногами, она одевалась по-мужски и о себе говорила в мужском роде».

Вера Игнатьевна делила квартирку в доме № 7 по Круглоуниверситетской улице с графиней Марией Нирод. Их отношения Авдиева назвала «супружескими», об остальном тактично умолчав. Гедройц ее любила страстно, самозабвенно, вдохновенно. Чудом сохранившиеся стихи, написанные княжной в середине 1920-х годов, необычайно чувствительны для пятидесятилетней дамы. Вера Игнатьевна жила и дышала любовью и, кажется, обрела новый смысл жизни, от которой уже начинала уставать. Большинство лирических стихов обращено к безымянной женщине, но два официально посвящены Марии.

Мушке Нирод

Две слезы, горящих, как пламень,

Вы ужели мои карие глаза
«Нет», – сказала – превратилась в пламень,
Наших чувств и страсти бирюза,
«Нет» – Великое вдруг стало малым,
Ощетинился гвоздями путь,
И плечам израненным, усталым
Вновь к твоим коленям не прильнуть.
В океанах внутреннего мира
Божества угас последний свет.
Зарыдав, моя разбилась лира
Оттого, что ты сказала «нет».

(30. V.)

Ночь

Эту ночь мы не забудем оба,

Полную любви и жгучей страсти,
Ночь, рожденную из мрака, чтобы
Ты моей могла отдаться власти.
В ней молчаньем звезды говорили,
Ласки зорь зарницей загорались.
Знает ночь, как мы с тобой любили,
Знает месяц, как мы целовались.
От тоски взаимного желанья
Исступленно вздрагивали тени.
Жизнь застыла в муке мирозданья,
Когда я ласкал твои колени.
И потом, как град, немые слезы,
Вопль, с которым ты ко мне припала.
Девичьи ль оплакивала грезы?
Или час, когда женою стала?
Ночь – когда твоим стал я до гроба,
Ночь – когда душа смотрела в очи.
Ты и я, мы не забудем оба
Тайну откровений этой ночи.

(24. VII. 1925)

В это же время Гедройц вместе с Ириной Авдиевой собирала материал о старце Досифее и в 1926 году начала поэму «Великий андрогин». Она превратила монаха в двуполого витязя-пилигрима, преодолевавшего трудные испытания плотской любви, чревоугодия, знаний, славы ради высшей цели – духовного преображения и соединения с Богом:

А в ночь, придушенную зноем,
В давно изустный старый век,
В одежде, крытой грязью, зноем,
Шел в гору странный человек.
Высок и строен, точно колос,
Нет ни усов, ни бороды,
И тонкий, точно женский, волос
Волнист, как вал морской гряды.
‹…›
Тропа узка, тропа бескрайня,
Куда ведет незримый перст
Того, чело чье кроет тайны,
А перси давит четкий крест.
Дитя разгневанного горна,
Кто этот крестный пилигрим,
Что шагом ввысь идет упорно:
Жена ли, муж иль андрогин?