Русские травести в истории, культуре и повседневности

Гедройц хорошо понимала Досифея, ощущала с ним близость. Она думала о монахе, но писала о себе. Вера Игнатьевна и была тем отшельником, изгоем, двуполым витязем-пилигримом, который преодолевал искушения, жертвовал собой ради высшей цели. Для Досифея высшей целью был Бог, для Гедройц – призвание. Она не скрывала, что пожертвовала любовью к Рики, упокоенной Швейцарией и богатством ради профессии, ради искреннего желания помогать людям в России. Княжна все-таки была неисправимым романтиком, как и ее витязь Досифей.

Живя в Киеве, она высылала кое-какие новые сочинения в Ленинград милейшему отзывчивому Иванову-Разумнику, но тот не спешил хвалить нестройные рукодельные рифмы. В них было много чувства, но мало умения. Он тактично посоветовал попробовать писать прозу. За плечами княжны была интереснейшая сложная жизнь, которую она по-медицински скрупулезно фиксировала в дневниках. В конце 1920-х Иванов-Разумник их прочел, похвалил и подал идею сочинить повесть, а лучше сборник. Он торопил, чувствовал, что времени оставалось мало, нужно было успеть дожить, дописать, издать. Княжна задумала многотомник «Жизнь», за два года подготовила три первые повести и отдала их в ленинградское издательство.

Она успела – написала важное о себе. Написала так, как хотела, как чувствовала прожитое. Ее «Жизнь» – автобиография совершенного андрогина, не имеющая аналогов в русской литературе. Автор-мужчина рассказал историю своей жизни от лица женщины, ощущавшей себя мужчиной. Тогда, в конце НЭПа, цензура пока не была кровожадной, в издательствах все еще работали либеральные редакторы, и декадентский гендерный парадокс-перевертыш, сочиненный Гедройц, их не смутил.

Она успела – увидела три опубликованные повести, три аккуратных тома, «Кафтанчик», «Лях» и «Отрыв». «Шамань», о работе на цементном заводе, издать не получилось: в начале 1930-х начались репрессии. В Киеве арестовали многих ее коллег, талантливых врачей. С университетской кафедры хирургии уволили заведующего, профессора Александра Черняховского, саму кафедру закрыли, и Вера Игнатьевна осталась без любимой работы и права на пенсию. Это означало голодную смерть. Но, к счастью, она скопила кое-что на черный день. Этих денег и полученного гонорара хватило на скромный домик в селе Преображенье под Киевом.

Униженной, уволенной Гедройц заинтересовались в ОГПУ: все-таки бывшая княжна, работала в Швейцарии, входила в ближний круг императорской семьи, проявляла политическую неблагонадежность. Об этом интересе, возможно, говорит экземпляр «Кафтанчика», попавший в мою коллекцию. Он густо проштампован, происходит из библиотеки парткома ОГПУ-НКВД. Кажется, какое дело парткому до милой книжки о беспечном аполитичном детстве, в которой нет ни войн, ни царя, ни Швейцарии? Возможно, кто-то в органах уже готовил почву, читал изданную прозу, методично подчеркивал скрытую контрреволюцию…

Но в марте 1932 года Вера Игнатьевна скоропостижно скончалась. Она успела.

Ее архив рассеялся. Дневники исчезли. Документы, хранившиеся у Ирины Авдиевой, в 1937 году конфисковал НКВД. Уцелела только тетрадь с разрозненными стихами, неоконченными рассказами, обрывками воспоминаний.

Сейчас о Гедройц много пишут. Заслуженный врач России Владимир Хохлов посвятил ей книгу «Руки, возвращающие к жизни». В ее честь назвали Фокинскую городскую больницу в Брянской области. На здании клиники А. Н. Семашко в Царском Селе установили мемориальную доску. Но уцелевшая рукопись «Шамани», неоконченные повести «Смерч» и «Куски людей», рассказы и стихи 1920-х годов все еще ждут своего часа в Рукописном отделе ИРЛИ. Издание всех повестей ее «Жизни», дополненное осколками архива, стало бы лучшим памятником этому великому литературному андрогину, талантливому и необычному человеку.

ПОСЛЕДНЯЯ СТРАСТЬ РЭДКЛИФФ ХОЛЛ

«Моя обожаемая, я не ем, не сплю, думаю лишь о том, когда тебя увижу. Любовь к тебе сильнее плотской страсти. Я пишу и понимаю, что ничего другого не хочу, лишь бы только увидеть тебя, Сулина. Я хочу хотя бы пару часов побыть с тобой. Я хочу заковать тебя цепями плоти, я так этого жажду, что мое беспомощное тело стало мне пыткой, но через него порывается моя душа, она взывает к тебе, Сулина, она говорит тебе, что настоящая любовь безгрешна, плоть податлива, но дух крепок. Боже, помоги мне. Я люблю тебя, люблю, люблю, Сулина. Я ужасно тебя люблю».