Русские травести в истории, культуре и повседневности

Распрощавшись с университетской тужуркой, он надел цивильную тройку, устроившись безликим бумагомаракой в канцелярию при Главном управлении землеустройства и землевладения. Не смысля ничего ни в землях, ни в их устройстве, он сидел за конторкой и строчил под копирку ответы: «Имеем честь уведомить…» О сцене тогда не думал, вернее, не надеялся там оказаться.

Ему с детства нравился театр, гимназистом ходил на балет вместе с сестрой. В студенческие годы полюбил танец настолько, что тратил на билеты последние деньги, оставшиеся от покупки вееров. Артистического таланта в себе не ощущал, но чувствовал, как в глубине что-то росло и «непременно должно было выстрелить». Выстрел прогремел в 1908 году на первом вечере Айседоры Дункан. Босоногая, абсолютно свободная, она летала по сцене древнегреческой менадой, словно перепархивала с одного мраморного фриза на другой. Ее движениями незримо управляла рука скульптора Фидия, а ритм танца нашептывал сам Эрос, которому она подчинила свою жизнь, творческую и личную. Чувственная, раскованная пластика Айседоры была настоящим откровением. Николай ушел совершенно ошеломленный, окрыленный. Его «нечто», растущее внутри и мучившее все эти годы, наконец прорвалось. Он решил сразу и навсегда: будет исполнять только женские партии, ведь они ему так шли. В тот волшебный танцевальный вечер чиновник Барабанов превратился в артиста, дерзкого, особого, единственного в своем жанре. Он вдруг ощутил физически, кожей, что за спиной его выросли крылья. Это были крылья Икара.

Стоял перед зеркалом в своем уютном старинном кабинете, полуголый, щуплый, смешной, и повторял слово в слово, рисунок в рисунок движения классического танца, скупо изложенные в учебнике Блазиса. Выходило дурно, комично, не хватало выучки, сил, пространства, но все это пустое, главное – он придумал образ легкого проказника, Икара-травести. Остальное приложится как-нибудь.

Это было, пожалуй, смело – тридцатилетний господин, никогда не танцевавший, непластичный, нескладный, вдруг заболел балетом, захотел стать артистом. И это было немыслимо – мужчина, в платье (он сразу сшил себе балахон, точь-в-точь как у Дункан), на пуантах, исполняет женские партии, не дома под абажуром, а на сцене, в консервативной ортодоксальной России. Пожалуй, это был бунт – против традиций, классического театра, Блазиса, Петипа и Бурнонвиля, против самой природы.

Брата-бунтаря поддержала сестра Валя. Она уже отдала зуб за русскую революцию и была готова пожертвовать всем прочим, что у нее оставалось, за великую идею нового тела, нового танца, уничтожавшего буржуазные условности и половые различия презренного старого мира. Валя от души играла на фортепьяно, Икар изо всех сил тренировался перед зеркалом – сначала полуголый, потом в дункановском платье. И когда почувствовал, что готов, позвал друзей на дебютный вечер.

Официально это было заседание клуба эсперантистов – Николай и Вера иногда собирали на квартире любителей этого странного синтетического языка. На сей раз гостям обещали сюрприз, короткий танцевальный дивертисмент. В муслиновом балахоне, припудренный и босоногий, Николай исполнил несколько па из репертуара Дункан, да так неловко, что разбил две лампы. Публика, в основном студенты и гимназистки, аплодировали, присвистывали и гоготали, чего он никак не ожидал, ведь танец его был серьезным, аккуратным, по всем законам дункановской пластики. Но обиду свою проглотил, ведь дивертисмент зрителям понравился, а это главное. Среди приглашенных был шапочный знакомый, поэт Владимир Мазуркевич. Тогда он много писал для нового театрика «Кривое зеркало» и, посмотрев номер Икара, понял, что открыл новую полуночную звезду. Подошел и коротко спросил: «Хотите выступать?» Барабанов ответил: «Отчего же нет». Так началась артистическая карьера.

Икар думал, что попал в серьезный театр: «Это вам не какие-нибудь “Летучие мыши”. Никакого комизма. Всё серьезно», – уверял он близких. Но вскоре понял, что ошибся. Первый же его выход на сцену «Кривого зеркала» в образе Дункан вызвал в зале перекаты некрасивого смеха. Вечерняя публика, размякшая от напитков, сигаретного дыма и разговоров, привычно ожидала веселого представления, но ей преподнесли особое блюдо – трансвестита в балахоне великой Айседоры. Это было неожиданно, уморительно, оглушительно смешно. Икар неуклюже прыгал, крутился, перебирал жилистыми мужскими руками, выгибал спину, тянул шею, развевался и умирал муслиновым цветком, а публика вопила от удовольствия и бесцеремонно, по-конски ржала. Он закончил номер под пьяный рев, сдержанно поклонился и шмыгнул за кулисы, возмущенный. Впрочем, быстро отошел – щедрый гонорар заглушил обиду. После танца его много раз вызывали, он терпеливо выходил, кланялся, убегал и выпархивал вновь. И понял, что стал звездой, хотя и не такой, как мечтал.