Русские травести в истории, культуре и повседневности

Тонкая, бледная, невесомая, полупрозрачная, когда она появлялась на крошечных сценках швейцарских салонов и баварских театриков, публика замирала. Казалось, будто ангел спустился с небес на грешную землю и тихо вещает о божественной истине. Аристократы и бюргеры жадно ловили каждое ее серебряное слово и платили за них золотом. В своих длинных и несколько путаных речах она соединяла туманные предсказания с азбучными христианскими истинами, которые ей незадолго до чудесного обретения дара дельно растолковал католический священник Эмпейтаз. Она обращала свой гнев в сторону лютеранства, растленного дьяволом, погрязшего в коммерции, ослепленного гордыней. И это, конечно, не нравилось местным правителям и пасторам, гнавшим опасную проповедницу прочь из сонных европейских городков. И тогда она познакомилась с русским императором Александром I, просвещенным визионером с искренней верой в сердце и неприкаянной душой. В 1821 году Юлия Крюденер уже была в Петербурге и тайком навещала монарха. В сумрачных альковах два мистика умно и тихо беседовали. Остальное время Юлия проповедовала в петербургском салоне Анны Голицыной, своей «любимейшей верной подруги во Христе».

Они были похожи. Крюденер уже стала изгоем: Европа ее прогнала, но Россия пока терпела, хотя Юлия понимала, что царская милость капризна, непостоянна. Голицына изгоем становилась. Ее недолюбливали в Петербурге и зло шептались: эти ее костюмные причуды, подозрительный брак, монашеская жизнь, мистицизм и никого вокруг – ни мужа, ни детей, ни писклявых болонок, одни книги. Она была чужой, словно говорила на другом языке. И что за язык это был! Резкий, грубоватый, без светских округлостей, сладких виньеток, припудренных оборотов, и сколько язвительности, сколько иронии, сколько неуместного высокомерия. Но этот язык отлично понимала Крюденер.

Впрочем, гораздо ближе Анна Сергеевна сошлась с ее дочерью, Жюльеттой, супругой Франца Беркгейма, помощника проповедницы. Нежная, скромная, хрупкая, словно дрожащая роза на ветру, изящная, с выразительными глазами и грустной полуулыбкой, болезненно нервная, чувствительная, начитанная, Жюльетта напоминала свою мать, но, к счастью для обеих, обладала ангельским характером, то есть не имела его вовсе. Находилась в полном подчинении у матушки, послушно выполняла работу секретаря и, кажется, виделась со своим супругом меньше, чем с властной родительницей.

Голицына познакомилась с четой Беркгейм в 1820 году, чуть раньше своей первой встречи с Крюденер. Франц Беркгейм служил под началом князя Александра Николаевича Голицына, министра народного просвещения и страстного поборника пиетизма. Анна Сергеевна нежно опекала Беркгейма, но особенно восхищалась его тихой, застенчивой Жюльеттой. Князь Голицын, остроглазый хитрец, это мгновенно подметил. В письме к Крюденер он отмечал, что Анна Сергеевна устроила «в своей пустыне», то есть петергофском поместье, уютный приют для Жюльетты… Про супруга в послании ни слова.

И приют этот был особенным, располагавшим к неспешным прочувствованным разговорам о Боге. Княгиня, наделенная даром сценографа, придумала даже трюк с иллюминацией. В угол гостиной, точно рассчитав место, повесила распятие. Около пяти часов, во время вечерней молитвы, медвяные лучи заходящего солнца освещали легкую резную фигурку Христа, и она оживала, будто парила в золотом сиянии. Стоит лишь догадываться, какое впечатление этот эффект произвел на импульсивную, нервную, легковерную Жюльетту.

Они быстро сблизились, несмотря на существенную по тем временам разницу в возрасте – восемь лет. Понимали друг друга почти без слов. Вместе молились, вместе гуляли, вместе появлялись в обществе. Какого рода было это чувство? Можно сказать лишь то, что позволила бы сказать сама княгиня: оно было глубоким, сильным, искренним, осознанным и потому длительным. Они встретились в 1820-м и расстались лишь в 1838-м, когда Голицына умерла.

В обществе эти отношения откровенно не понимали и обсуждали с каким-то патологическим мещанским удовольствием. Говорили в основном зло и дурно: будто бы княгиня подчинила своей железной воле ангельскую Жюльетту, та ради Голицыной покинула своего мужа, а он, бедняжка, будто бы умер от горя. Беркгейм действительно несколько лет жил отдельно от жены, фанатично, денно и нощно занимался в своем крымском поместье молодым виноградником и добился, надо сказать, больших успехов. В благородном, почти военном, предприятии женский вечно ноющий элемент был бы изрядной помехой. Жюльетта жила у Голицыной в Кореизе, была ее правой рукой, писала письма, помогала с бухгалтерией.