Русские цари

И в то же время нельзя забывать о том, что эпоха Николая I одновременно была золотым веком русской литературы, временем первого расцвета русского композиторского искусства, хотя бы в лице М. И. Глинки, становления русского театра, развития наук, основания русской школы права и эпохой географических разведывательных экспедиций на Кавказ, в Среднюю Азию и на Дальний Восток. Даже если итог его правления фактически можно считать зловещим предзнаменованием общественного и социального перелома в России, нет основания рассматривать его исключительно с точки зрения ее тяжелого конца или перспективы последующего времени реформ. Поскольку отчуждение, порожденное разочарованием реформами преемника и вылившееся в растущую радикализацию общества, уже обладало новым качеством. Мы также рекомендуем проявлять осторожность, проводя прямую линию от истоков «революционного движения», уходящих корнями в первую половину 19 в., к революции 20 в. Аналогичные параллели проводятся и в отношении созданной Николаем тайной полиции, которую в ряде случаев считают возродившейся во времена Сталина. Представляется более оправданным, точнее рассмотреть балансирование Николая между реакцией и относительным прогрессом, начало и конец которого обозначили два важных исторических события, каждое из которых по-своему характеризовало эпоху в целом.

Ничто в жизни Николая, которому было почти тридцать лет (он родился 25 июня 1796 г.), не было ориентировано на судьбоносное событие, которое в конце 1825 г. неожиданно привело его, третьего сына, на русский престол. Его родители, коронованный вскоре после рождения Николая великий князь Павел и вюрттембергская принцесса София Доротея, сами занимались воспитанием младших сыновей, тогда как воспитание наследника престола Александра и следующего по возрасту брата Константина взяла на себя их бабушка Екатерина П. Даже если не придавать слишком большого значения раннему опыту, нельзя не искать в детстве и юности Николая того, что наложило бы отпечаток на его дальнейшую судьбу. Он взял из проникнутой милитаризмом обстановки, окружавшей его отца, нечто большее, чем просто привычку еще с детских лет носить военную форму. Эго, как и богатый выбор военных игрушек, могло бы остаться только эпизодом, если бы не многолетний воспитатель граф М. И. Ламбсдорф, для которого умственные навыки значили намного меньше, чем военные. Оглядываясь назад, Николай писал, что воспитатель порождал в нем постоянное чувство страха и стремление избежать наказания. Если примечательной характерной чертой, которую он проявлял на занятиях у других учителей, преподававших ему греческий язык, латынь, немецкий, естественное право, историю права, английский, французский и математику, была педантичность, то это вряд ли могло предполагать склонность к утонченной духовности.

Военная игра фактически стала для подростка желанной компенсацией за тяготы ненавистной учебы. В армии он видел нечто большее, чем только часть общества. Он определял ее, как полностью соответствующую ему среду и как совершенный образец сосуществования людей. Все в этом благоустроенном мире команд и повиновения брало свое начало от обязанности «служить». Каждому было отведено свое место. Николай лелеял эту идеализированную бескровную картину в течение всего времени освободительных войн, пока идиллию не разрушило первое непосредственное фронтовое впечатление: во время русско-турецкой войны в 1828 г. он познал банальную жестокость восхищавшего его ремесла, что, правда, уже не могло поколебать его видение мира. Страсть к армии разделяла его жена Шарлотта, с которой его связывала глубокая симпатия с 1815 г. В 1817 г. она последовала за ним в Петербург и после перехода в православие стала его женой, Александрой Федоровной. Счастливые-отношения старшего офицера и прусской принцессы характеризовались тем, что они отдавали предпочтение личной жизни и боялись общества и политики. Во время посещений дворов европейских династий после рождения сына Александра они казались беззаботной семьей.