Русские цари

Само собой разумеется, при смене кадров с важнейших постов были удалены все те, кого подозревали в симпатиях к Годуновым. Патриарх Иов был сослан в Старицкий монастырь, его место занял выходец с Кипра Игнатий, бывший до тех пор архиепископом рязанским. Поскольку при этом выборе были соблюдены канонические правила, то эту меру можно рассматривать как признание «царевича» церковью. Коронация была совершена обычным образом 21 июля 1605 г. Члены боярских семей, сосланные или выдворенные во время правления Годунова, вернулись в Москву. Среди них и Федор Никитич Романов (в иночестве Филарет), при Борисе Годунове принудительно постриженный в монахи. Он получил чин архиепископа ростовского. Его жена также смогла вернуться из монастыря, в который она была насильно заточена в качестве монахини. Наконец, в город была торжественно привезена царица-вдова Мария Нагая, последняя жена Ивана IV, принявшая в 1591 г. при постриге имя инокини Марфы. За три дня до коронации было инсценировано «узнавание» матерью сына. Такого рода мероприятия, вероятно, находили понимание, как и расширение круга советников или знаки милости, оказываемые в разной форме испытанным слугам. В то же время поведение нового царя давало повод для сомнений или недовольства: если диктаторское обращение с обладателями высоких титулов вызывало разочарование в Кремле, то населению было непонятно, почему новый государь демонстрировал манеры, противоречившие представлениям о поведении самодержца Он не придерживался традиционных форм поведения на людях, иногда даже насмехался над их отсталостью. Часто он смешивался с жителями города; особенно серьезные последствия имела его беспечность в отношении правил, предписанных церковью. Когда он публично заявлял, что время требует отказа от устаревших форм и образа мыслей, то это было не только болезненно, но и вызывало подозрение в намерении переделать государство по польскому образцу — что он и хотел сделать. Предпочтение, отдаваемое польским дворянам, по-видимому, истолковывалось в том же свете, что и изменения в дворцовой жизни, например, введение инструментальной музыки. Польские добровольцы, последовавшие в Россию за Лжедмитрием, стали представлять собой проблему, поскольку настаивали на соответствующем, то есть щедром, вознаграждении за свои услуги. Передача им земель, без сомнения, вызвала бы сопротивление, а государственная казна и без того уже была истощена настолько, что никакие выплаты были невозможны. Обещания добровольцев не устраивали. Население города все больше настраиваясь против них, поскольку они вели себя как диктаторы и становились причиной неприятных инцидентов. Встал вопрос о том, что царь, возможно, нуждается в них — свою личную охрану он сформировал из иностранцев — или же не в состоянии от них избавиться.

Надежды, пробужденные бесчисленными прокламациями самозванца, несмотря на их недостаточную конкретность или именно из-за нее, были велики, однако выполнение обещаний заставляло себя ждать. Основная масса казаков и других добровольцев была отпущена из армии без гарантий особых «свобод». Если речь шла о крестьянах, то они возвращались в свою прежнюю социальную группу. Указ, запрещавший коллективные договоры найма крестьян на работы, практически не имел последствий. Более важным был другой указ от 1 февраля 1606 г., который снова ввел пятилетий срок для принудительного возвращения беглых крестьян. На практике это означало, что те крестьяне, которые с 1601 г. самовольно покинули место своего поселения, а ввиду экстремальных обстоятельств таких было немало, подлежали возврату в прежнее зависимое положение. Эта мера, отвечавшая интересам служилых дворян-землевладельцев, была следствием понимания царем того, что он вынужден искать симпатий этого слоя. Боярству царь не доверял. Представители боярства, очевидно, ожидали, что их измена принесет им право участия в государственной политике, но поняли, что новый государь не принимает их всерьез. Уже в июне 1605 г. был раскрыт тайный заговор против царя, за которым стояли бояре. Глава заговорщиков, вторично переметнувшийся князь Василий Шуйский, был приговорен к смерти, но в последний момент помилован. Трудно сказать, был ли этот шаг демонстративным проявлением великодушия, легкомысленным поступком или знаком неуверенности.