Русские в Сараево. Малоизвестные страницы печальной войны

Как бы то ни было, а помощь раненым я оказал достаточно квалифицированно, хотя на сутки после этого у меня пропал аппетит и сон, а в глазах стояли сведенные гримасой боли лица раненых. На мертвых хорватов я смотреть не пошел, в отличие от большинства бойцов, пожелавших увидеть тела первых убитых врагов.

– Они хорошие деньги за то, что нас убивают, получают, – зло сказала Младена, – в устойчивой валюте – немецких марках! Сволочи «усташи»!

Настроение мое после этой стычки упало. Война – это не только геройские подвиги, но и смерть и боль. Эти прописные истины иногда начинаешь понимать слишком поздно.

Однако, как ни странно, вскоре к виду крови я стал относиться более спокойно.

Каждый день раздавались автоматные и пулеметные очереди, а к ним вскоре присоединились орудийные и минометные залпы.

Я не переставал дивиться отчаянной смелости братьев-славян. Но и не мог не заметить слабое понятие о дисциплине и неумение действовать сообща отрядом. Похоже, связи между офицерами распались вместе с Югославской народной армией.

На передовой мне быть почти не пришлось. Я и еще несколько докторов-сербов занимались врачеванием ран в организованном в здании старой двухэтажной школы лазарете. В этом городке имелась и обычная больничка, но она крепко пострадала от артобстрела, поэтому даже в нашем импровизированном лазарете лечилось немало гражданских лиц.

Еще не было американских авианалетов на Сербию, но мирные жители страдали. Особенно тяжело было видеть раненых детей. Иногда по вечерам я закрывался в учительской, которая служила ординаторской, и тихо плакал, не в силах сдержать душевную боль. Мне нисколько не стыдно в этом признаться.

Свой последний день на этой войне я запомнил достаточно отчетливо.

Проснувшись около восьми утра и приведя себя в порядок, я отправился на утренний обход. Где-то вдалеке изредка постреливали орудия, по соседней улице, проскрежетав гусеницами, проехали два танка.

В первой палате лежали три мальчика. Двух посекло осколками от шального снаряда, когда они играли во дворе. Из каждого я извлек десятка по два осколков. Третий потерял ступню, наступив на противопехотную мину. Сердце щемило от жалости к ребятишкам. Какие же страшные воспоминания о войне они пронесут через всю жизнь!

Осмотрев ребят и оставив им по апельсину, я зашел в следующую палату. Там уже лежали раненые бойцы. Палата была большой – раньше это был актовый зал школы. В поселке имелась и настоящая больница. Вот только она оказалась слишком маленькой для такого большого потока раненых.

Я принялся осматривать раненых. Некоторых знал уже вполне хорошо. Например, со Стефаном, моим ровесником, познакомился на следующий день, как добрался до Сербии. Он пошел добровольцем в отряд, когда «усташи» расстреляли его родителей. Воевал зло, старательно, но на мирных жителях не отыгрывался. Попал под пулю снайпера, но отделался ранением средней тяжести. Можно сказать, повезло. У Стефана рана зажила хорошо, пора было снимать швы. Я распорядился, чтобы медсестра принесла инструменты. Кажется, ее звали Рада. Симпатичная такая блондиночка. Если бы мы встретились в другой обстановке!.. Вот только психологическое состояние не способствовало развитию близких отношений, хотя Рада постоянно стремилась находиться рядом со мной.

И тут вдруг близко-близко рвануло. Раскатилась трескучая дробь автоматов.

– «Усташи» прорвались! – запыхавшаяся Рада влетела в палату, держа пустой лоток для инструментов.

Следом ворвался здоровенный небритый хорватский гвардеец с АКМ на изготовку. Он прикладом ударил девушку между лопаток. Рада, вскрикнув, упала.

– Стойте! – крикнул я. От страха и волнения у меня во рту пересохло, язык еле ворочался. – Это госпиталь! Здесь раненые и больные! – потом попытался то же самое повторить по-английски.

Гвардеец злобно ощерился и ударил прикладом автомата меня по лицу. Инстинктивно отшатнувшись, я получил значительно меньше, чем предназначалось. Кровь заструилась из разбитого носа, и я осел на пол.

«Усташ» передернул затвор автомата, выругался, а затем принялся палить по койкам с ранеными сербами. Люди закричали.

И тут как будто что-то вспыхнуло внутри меня.

Схватив медицинский лоток, выроненный Радой, я резко поднялся и нанес короткий рубящий удар. Лоток врезался в толстую шею «усташа».

Он хэкнул, выронил автомат и завалился на прикроватную тумбочку, а затем медленно сполз на пол.

Я подобрал его автомат.

Следующий «усташ», ворвавшийся в палату, был прошит автоматной очередью. Перепрыгнув через его тело, я выскочил в коридор.

Несколько человек поднимались по лестнице.

Я, почти не целясь, нажал на спусковой крючок. Кого-то из «усташей» зацепило, и он заорал благим матом.

Гвардейцы, решив не искушать судьбу, выскочили на улицу. Разгоряченный, я подскочил к окну и послал им вдогонку длинную очередь. Двое упали.

Гранатометчика я заметить не успел. Даже разрыва гранаты не услышал. Просто что-то обрушилось на голову, и я потерял сознание.

Как я узнал впоследствии, сербы успели вовремя, спецназ стремительно атаковал, отогнав хорватские подразделения.