Тщательно отделанные и новаторские постановки Вагнера подняли оперу с уровня общественного развлечения на уровень интеллектуального искусства. В то же самое время его театр в Байрейте стал центром культа, местом поклонения, куда до начала Первой мировой ежегодно совершали паломничество богатые, образованные законодатели вкуса
В деле привлечения этой аудитории к балету наиболее полезным Дягилеву оказался Габриель Астрюк. Издатель, редактор, порой драматург, а также дальновидный импресарио, Астрюк вращался во многих кругах парижского общества, которые впоследствии объединились в публике Дягилева. С 1907 по 1913 год он продюсировал практически все сезоны Дягилева – наряду с парой десятков других мероприятий, которые успешно ввели Русский балет в общественное и художественное пространство Парижа.
В те годы фирменным знаком Астрюка была опера, главным образом в своем новом обличье – роскошно оформленная, предназначенная для элитной публики. В рамках общей программы его «Большого парижского сезона» каждой весной демонстрировался целый парад оперных новинок: самыми известными из них были «Саломея» Рихарда Штрауса (1907), гастроли Метрополитен-оперы (1910), а также спектакли Иды Рубинштейн (1911–1913), которые не вписывались в рамки каких-либо жанров. Как и в «Саломее», во многих из этих космополитических постановок темы символизма сочетались с новаторским способом их представления; в них экзотические краски смешивались с благоухающей чувственностью 1890-х. «Саломея», представленная в оригинальной немецкой версии, которой дирижировал сам Штраус и где в «Танце семи покрывал» выступали поочередно Наталья Труханова и Аида Бони, была широко разрекламирована в газетах – в колонках, посвященных Оскару Уайльду, на чьей пьесе был основан сюжет, а также Обри Бердслею, который проиллюстрировал ее перевод на английский язык[719]
(в газете «Фигаро» появился обзор выставки его работ, сделанный графом Робером де Монтескью); вышли даже фортепианные ноты знаменитого танца Штрауса. Как и первые дягилевские вечера, генеральная репетиция «Саломеи» в театре Шатле имела все признаки события государственной важности. А поскольку это было благотворительное представление, оно также выявило и наиболее состоятельную часть оперной публики. «Саломея» в большей степени, чем любое другое событие, предвосхитила появление Русского балета[720].Будучи сыном раввина, в чью паству входило несколько богатейших и образованнейших еврейских семей, проживавших в Париже, Астрюк находился в центре и другой сети знакомств, которая сыграла важную роль в выживании Русского балета. Как и граф Исаак де Камондо, известный коллекционер и наследник турецких банкиров, который выступал гарантом Музыкального общества Астрюка, еврейская община образовывала элитную часть оперной публики, к которой их собрат по вере вновь и вновь обращался за поддержкой. Однако какой бы богатой и образованной ни была еврейская часть публики, ее престижа не хватало для того, чтобы обеспечить полный успех спектакля в обществе. Для этой цели Астрюк включил в списки графиню де Греффюль, представительницу самой голубой из всех голубых кровей, которая находилась во главе весьма расплывчатого по составу сообщества, представленного на общественной арене Музыкальным обществом Астрюка. Под эгидой общества