Русский балет Дягилева

«Души» были не единственной связью, которая существовала между дягилевской публикой и эпохой fin de siècle. Миссис Чарльз Хантер, излюбленная модель Сарджента и владелица лож на всех трех сезонах Бичема, «представляла собой, – писал Осберт Ситуэлл, – эдвардианское поколение, хозяйку салона времен короля Эдварда in excelsis». «Она принадлежала, – добавлял он, – к миру тех… кто “приходит на званые обеды ради искусства”»[808]. Сэр Эрнест Кассель, сэр Филипп Сассун и миссис Джордж Кеппель – все они в прошлом были приближенными Эдварда VII и участниками бичемовского абонемента – представляли наиболее яркую сторону 1890-х. Дягилев, Нижинский и Карсавина часто обедали в доме миссис Кеппель на Гросвенор-стрит, а однажды ее большая гостиная даже служила репетиционным залом. Этажом выше, в студии, задрапированной покрывалами в духе Бакста, ее дочь Виолет (будущая возлюбленная Виты Саквилль-Вест) принимала леди Джульет Дафф и представительницу младшего поколения Алингтонов: леди Алингтон также принимала участие в дягилевских событиях в качестве владелицы лож и хозяйки салона. В 1912 году мать Виты, леди Саквилль, приобрела две работы Бакста: написанную маслом «Шехеразаду» для себя самой и эскиз «Клеопатры» для дочери[809].

Среди лондонской публики Дягилева было немало коллекционеров. Но ни герцог Манчестерский, ни герцог Рутлендский, равно как и граф Килмори, граф Крейвенский, виконт Масеррена и Феррарда, которые вместе с усадьбами своих предков получили в наследство бесценные галереи старых мастеров, не были знатоками модерна. Это же можно сказать и о брате Марго Асквит, лорде Гленконнере, в чьей «прекрасной… картинной галерее» на улице Ворот королевы Анны хранились шедевры Рейнолдса, Ромни, Фрагонара и Ватто[810]. Если миллионерша американского происхождения миссис Брэдли Мартин, чья дочь благодаря свадьбе с графом Крейвенским получила во владение коллекцию Кумби, в 1911-м показывала пришедшим на обед гостям выступление божественной Карсавиной, то маркиза Рипон заказывала портреты звезд дягилевской труппы Джону Сингеру Сардженту, а Сакстон Нобл, который часто появлялся в гримерной у Карсавиной, заказал Хосе-Марии Серту серию настенных картин – эти акты покровительства сами по себе были предательством того внутреннего консерватизма, который был так им свойствен[811]. Летом 1914 года футуристы дерзнули появиться в залах галереи Доре и в Колизеуме. У Бичема, однако, правили влиятельные художественные круги: кураторы и члены правления ведущих музеев Англии, признанные издатели и писатели, а также художники, чье творчество никоим образом не посягало на каноны хорошего вкуса[812].

Само присутствие этих художников (кроме Сарджента) в списках абонентов 1914 года говорит тем не менее об изменениях в характере дягилевской публики. Впервые во всем великолепии светского общества промелькнула творческая искра, стало заметным присутствие профессионалов: среди них были драматурги Клиффорд Бэкс и Альфред Сутро, писатель Сомерсет Моэм, лорд Говард де Уолден, автор опер «Дети Дона» и «Дилан», господин Монтэг Натан, незадолго до этого опубликовавший первую из ряда своих работ о русской музыке. Обзоры, светские колонки и мемуары добавляют новые детали к этой пестрой ткани: фотограф барон де Мейер, оперные суперзвезды Нелли Мельба, Энрико Карузо и Луиза Терразини, троица Ситуэллов, Мюриэль Драпер, которая вместе с мужем Полем была «другом и ангелом-хранителем всех приезжавших из-за рубежа музыкантов», а также Джордж Бернард Шоу, который пылко выступил в защиту «Легенды об Иосифе» в письме к издателю газеты «Нэйшн»[813].

Безусловно, русские танцовщики Дягилева уже давно увлекали братьев Ситуэлл, и в предыдущие сезоны среди последователей Дягилева уже были леди Констанс Стюарт-Ричардсон, танцевавшая в стиле Дункан, и актрисы Эллен Терри и миссис Патрик Кэмпбелл. Но можно с легкостью найти доводы и в пользу того, что в не меньшей мере, чем искусство, в Ковент-Гарден их направляло само светское общество: юные поэты и леди Констанс родились в его кругах, а миссис Кэмпбелл попала в свет, выйдя замуж за представителя аристократии[814]. В 1914 году, напротив, впервые можно было прочесть о том, что «серьезные любители музыки» «десятками, сотнями, возможно, даже тысячами» стекались в театр на Друри-Лейн[815]. Примечательно, что всю эту «серьезную» публику к антрепризе Дягилева более привлекала опера, а не балет.