Русский балет Дягилева

В Ковент-Гарден молодую писательницу привлекали совершенно другие оперные мастера. В 1909 году ее брат Адриан отмечал, что в течение полутора месяцев она дважды была на «Дон Жуане», дважды на «Луизе», на премьере «Предателей», на «Аиде», «Орфее и Эвридике», «Мадам Баттерфляй» и на «Фаусте»[851]. Тем же летом она нанесла визит в Колизеум на выступление труппы русских танцовщиков во главе с Карсавиной – ее приход стал предвестием богатой публики, которую Дягилев привел в Ковент-Гарден двумя годами позже. В 1911, 1912 и 1913 годах балет придал новое своеобразие радостям «зрелища» и «общественного события», которые связывались у писательницы с походами в оперу. Ее погружение в творчество Вагнера сменилось громким аккордом русской музыки, и 6 ноября 1911 года она пригласила Литтона Стрэчи посмотреть «на танцовщиков» – на вечер, где были показаны «Павильон Армиды», «Шопениана» и «Карнавал», все с участием Павловой. Билеты были «в этот раз только в амфитеатр, – писала она, – но когда они будут исполнять что-то другое, пойдем в партер». Следующее приглашение было на двадцать первое число: в программе вновь были «Павильон Армиды» и «Карнавал», на этот раз с Матильдой Кшесинской, и «Шехеразада» – без сомнения, составлявшая ту причину, по которой Вулф «надеялась добыть места в партере»[852]. 1912 и 1913 годы были полны событий, но, несмотря на свадебные приготовления, обязательства и болезнь, Вулф все же удавалось находить время для походов в Ковент-Гарден и Друри-Лейн[853].

Группа Блумсбери действительно «присутствовала» при ряде важных балетных событий: «прыжок Нижинского в “Видении Розы”, первое лондонское представление “Весны священной”, падающий занавес в “Шехеразаде” и сцена, открывшаяся, когда он был поднят» – вот главные моменты, о которых вспоминал сорок лет спустя Эдвард Морган Форстер, близкий знакомый членов кружка[854]. В 1911 году один только Руперт Брук посмотрел не менее пятнадцати спектаклей. «Все лето, – писал он в сентябре, – я то смотрел Русский балет в Ковент-Гарден, то писал сонеты на лужайке» в Кембридже. Балет вновь появился среди его времяпрепровождений в феврале и марте 1913 года, а на следующий год он побывал на премьерах «Соловья» и «Легенды об Иосифе», а также на «Золотом петушке», где и произошел его окончательный разрыв с Литтоном Стрэчи[855]. В памяти Клайва Белла этот последний сезон перед войной остался по иным причинам. «Все мы помнили, как мадам Карсавина танцевала в 1914 году, – писал он пять лет спустя, – она казалась нам почти что чудом. И если был такой балет, где мы бы вспоминали ее в первую очередь, то это “Петрушка”». Еще одним из приверженцев первых сезонов Русского балета был Джон Мейнард Кейнс. Летние дни 1911 года он проводил за работой над своим «Трактатом о вероятности», но когда статистика начинала его утомлять, знаменитый экономист ускользал из Кембриджа, чтобы «посмотреть на ноги господина Нижинского». Через два года Кейнс увидел «Бориса Годунова» и «Весну священную»[856]. Среди членов группы Блумсбери Дягилев приобрел небольшое, но преданное сообщество своих поклонников из интеллигентской среды.

По-видимому, один только Литтон Стрэчи зафиксировал свои непосредственные впечатления о балете Нижинского. «Весна священная», писал он, была «одним из самых болезненных опытов в моей жизни. Я даже не мог себе представить, что можно в такой степени соединить скуку и мучение»[857]. Сложно сказать, насколько точно это признание отражает чувства всех участников Блумсбери. Тем не менее очевидно, что балет Нижинского выделялся среди прочих работ Дягилева и что он нес в себе нечто сродни «значимой форме» в хореографии. Посреди всеобщего гула насмешек, вызванного «Весной», лишь газеты «Нэйшн» и «Нью стейтсмен» озвучивали мнение меньшинства, и, что характерно, эти газеты имели отношение к Блумсбери. Так, Роджер Фрай регулярно писал об искусстве для «Нэйшн», а «Нью стейтсмен» – еженедельное фабианское[858] издание, основанное в апреле 1913 года, – в первые пятнадцать месяцев существования постоянно публиковало заметки Клайва Белла, Леонарда Вулфа, Литтона Стрэчи, Роджера Фрая, Руперта Брука и Дезмонда Маккарти. Более прагматичная в политическом отношении, чем ее конкурент, и более открытая различным веяниям в освещении искусства, газета «Нью стейтсмен» сочетала в себе политические идеи левых сил, идеи феминизма и эстетические интересы, которые образовывали сложно поддающуюся точному определению «идеологию» Блумсбери[859].

В июле 1913 года «Нью стейтсмен» опубликовал не менее трех статей о Русском балете, и две из них были посвящены непосредственно хореографии Нижинского[860]. Нашелся наконец лондонский критик, который оценил как художественный смысл постановки Нижинского, так и центральное место, которое хореография занимала в композиции балета: