Русский балет Дягилева

Как и Белл, который заимствовал многие из его идей, Фрай связывал зрелище с мюзик-холлом:

Там мне вполне нравятся наштукатуренные Кариатиды, разухабистые Купидоны и все это пряничное великолепие, – именно там я могу оценить бутафорские ориентальные декорации, на фоне которых разглагольствует трагикомическая леди. Но в подобной атмосфере я и не смотрю на то, сколько ощущений испытываю, поскольку знаю, что могу не принять во внимание любое их число – и при этом не упустить сути[871].

Упоминание Фрая о бутафорских ориентальных декорациях и о великолепии оформления прозвучало нотой критики, которую подхватили и другие приверженцы нового искусства. «Скандал… наивно-соблазнительные гурии, кокотки с салонных портретов», – объявил в 1914 году вортицистский манифест[872]. В опубликованном в 1919 году «Сне халифа» издатель журнала «Бласт» Уиндхем Льюис противопоставлял примитивизм авангардистских работ псевдоварварству таких балетов, как «Половецкие пляски» – грохоту цимбал, воплям диких племен, чувственным танцам живота, кавказской мстительности. «Это что-то наподобие фантазий учеников респектабельной частной школы, как будто какая-нибудь сцена из самого скучного из русских балетов или бал в честь Дня Победы»[873]. В конце статьи Фрай выносит своеобразное предостережение Дягилеву:

Кричащих или сверкающих сочетаний цветов, даже если они смотрятся красиво, стоит избегать, поскольку они так сильно притягивают взгляд, что это отвлекает[874].

Одной из наиболее любопытных особенностей того, как Дягилева принимали в Англии, было то, насколько восприятие интеллигенции предопределялось массовой сценой. В частности, «новое искусство» Макса Рейнхардта предлагало целый набор театральных эффектов: «роскошную чувственность», «единство воздействия», «пантомиму», «идею ансамбля» и «восточную романтику»[875] – все это было довольно близко к тому, что привнес на оперную сцену Дягилев. Хотя «Нэйшн» в 1911 и 1912 годах ничего не писала о Русском балете, заметки в этой газете о «бессловесных пьесах» Рейнхардта дают представление о среде интеллигенции тех лет и позволяют понять ощущение, которое было у высоколобых лондонских интеллектуалов во время второго и третьего сезонов Дягилева: ощущение, что лишь малая часть казавшегося новаторским была в действительности новой. В начале эссе о «новом искусстве» Рейнхардта, опубликованном в октябре 1911 года, сообщалось:

В наших театрах ныне… происходит любопытная спорадическая активность… эта активность, как можно видеть, приводит всех в восторг, но никого не удовлетворяет – новое вино в старых бутылках, зацикленность на второстепенном, огромные усилия, направленные на мелкие цели… идеи, летающие туда-сюда, как метеоры ноябрьской ночью… Большими огненными буквами по небосводу написано имя легенды – Рейнхардт![876]