Русский балет Дягилева

До войны костяк дягилевской аудитории формировался из представителей высшего общества. Они заполняли залы театров, в которых выступала его труппа, и они создавали имена его артистам, облекая свои восхваления в идеологию истеблишмента. Как было уже отмечено выше, этот слой публики не оставил антрепризу в послевоенный период. Старая сеть либералов была прочна – притом что структура самой партии претерпела изменения. В 1919 году «сливки общества» толпились в ложе леди Кунард в Альгамбре, в то время как для ее дочери Нэнси «безупречным» вечером был тот, в который между ужином и шампанским за полночь вклинивалось посещение балета. Миссис Асквит с ланчами и чаепитиями для Дягилева и его звезд также была на виду и быстро набрасывала впечатления от премьер в своей энергичной, чтобы не сказать «странной», прозе. Артур Рубинштейн вспоминал вечер, когда он обнаружил «весь дягилевский балет… порхающим в [ее] гостиной», как и саму неугомонную Марго[931].

Несмотря на оживленные отношения между Дягилевым и верными ему поклонниками из числа элиты, вклад высшего общества, помимо придания блеска премьерным спектаклям, на которые оно являлось, был не столь уж и велик. Центр тяжести переместился из лож к людям умеренных доходов, среди которых возникали новые приверженцы труппы. Но дело было не только в количественном сокращении элитарной публики, но и в том, что ее роль законодательницы вкусов оказалась теперь узурпированной. Между 1918 и 1919 годами интеллектуалы признали Русский балет «за своего».

Послевоенные годы вознаграждают балетного детектива скорее изобилием, чем нехваткой сведений. До войны только случайные строчки в колонках музыкальных отчетов, «реплика в сторону» во время лекции, упоминания то здесь, то там в дневниках, письмах или рецензиях характеризовали положение труппы в глазах интеллигенции. Теперь еженедельники, такие как «Нэйшн», «Атенеум», «Нью стейтсмен» и «Нью эйдж», дают регулярные объявления о премьерах труппы, в то время как статьи и комментарии появляются в журналах для интеллектуалов – «Фортнайтли ревью», «Берлингтон мэгэзин», «Драма», «Лондон меркьюри», «Инглиш ревью» и даже в американских «Дайал» и «Нью рипаблик».

Группа Блумсбери, конечно, не была чужда Русскому балету и прежде. В 1911–1914 годах она представляла богемную стаю среди великосветской паствы Дягилева, однако в общем и целом держала импресарио и его работы на расстоянии вытянутой руки, и эта дистанция отражала критический подход к его эстетическим принципам.

Начиная с 1918 года открылась новая эра в отношении Блумсбери к труппе. Лишь день спустя после ее появления в Колизеуме Кейнс совершил свое первое из ставших потом многочисленными посещений балета, и в последующие месяцы другие члены группы поступили так же[932]. Леди Оттолин тем временем удостоила Дягилева чести быть ее наперсником. Они вместе пили послеобеденный чай, балерины заполняли ее гостиную между спектаклями, друзья – художники и писатели – отваживались проникать за кулисы в компании с ней. Но эта замечательная женщина, «Испанская Армада на полном ходу», как описала ее облик в то время Вирджиния Вулф, не была единственной из этого круга, кто установил тесные отношения с Дягилевым. Среди примкнувших к ним осенью 1918 года был и Осберт Ситуэлл, чьи вечера стали местом, где «хунта» – одно из его многих пренебрежительных названий Блумсбери – и ее «сборище высших математиков и низших психологов» пересекалось с путями новых звезд балета. (На одной из таких вечеринок Кейнс встретился со своей будущей женой, искрометной Лидией Лопуховой, чью артистическую уборную он пристрастился посещать[933].) Но союз интеллектуального Лондона и Русского балета скрепила ночь перемирия 1918 года. В то время как толпа, двигавшаяся через Пикадилли и Лестер-сквер, распевала отрывки из популярных песен, выкрикивала после полуночи приветствия солдатам, морякам и королю, интеллигенция города танцевала под зорким взглядом Дягилева: Огастус Джон, Роджер Фрай, Клайв Белл, Кейнс, Литтон Стрэчи, леди Оттолин, Дункан Грант, Марк Гертлер, Дора Каррингтон, Дэвид Гарнетт, Сент-Джон и Мэри Хатчинсон, Френсис Биррел, Нина Хамметт, Д. Х. Лоренс, Осберт и Сачеверел Ситуэлл. Лидия Лопухова и Леонид Мясин, как можно себе представить, привнесли в это праздничное ликование черты профессиональной грации[934].