Русский балет Дягилева

Несмотря на то что многие американцы придерживались своего мира экспатриантов, некоторые из них отваживались двинуться за пределы этого гетто. В своих мемуарах «Жизнь среди сюрреалистов» Мэтью Джозефсон с теплотой описывает дружбу с Филиппом Супо, Луи Арагоном, Андре Бретоном и Тристаном Тцара и свои «дадаистские экскурсии». На одной из них будущий биограф Золя, Руссо и Сидни Хиллмана залез на стол и прочитал немецкий трактат о социализме в ресторане, полном русских эмигрантов, которые забросали его хлебом[993]. Здесь, среди завсегдатаев дадаистско-сюрреалистического Парижа, был настоящий дом экспатриантских авангардистов: молодых художников, репродукции работ которых появлялись в «Транзишн» и «Литтл ревью», и писателей, составлявших большинство их французских напарников. Здесь также можно было найти сотрудников Рольфа де Маре и графа Этьена де Бомона: Франсиса Пикабиа, автора декораций к балету Relâche, поставленному в Шведском балете в 1924 году; Тристана Тцара, чья «трагедия в пятнадцати актах» «Платок из облаков» (Mouchoir de nuages) была исполнена «Парижскими вечерами» в том же году; Ман Рэя из Филадельфии, художника и фотографа, чьи авангардные фильмы способствовали сотрудничеству с Бомоном и обеспечивали его финансовую поддержку; Антейла, чей парижский дебют в гала Шведского балета в октябре 1923 года спровоцировал легендарный, хоть и не совсем стихийный, скандал. (Бунт был нужен для фильма Жоржетты Леблан «Жестокосердая красавица» (L’Inhumaine), и, с молчаливого согласия Маргарет Андерсон, пригласившей Антейла выступить, такой бунт был срежиссирован[994].) И среди приемных отцов дадаистско-сюрреалистического Парижа находились Пикассо, Леже и Дерэн, чьи работы фигурировали как в небольших журналах, так и в балетном репертуаре соперников Дягилева.

Лишь изредка это монпарнасское содружество отклонялось от курса и пересекало тропу Дягилева, хотя сам он посещал их знаменитые события. Короткая записка от Блеза Сандрара в мае 1922 года с просьбой о билетах на «Лису», исполнявшуюся в Парижской опере[995], – один из немногих задокументированных случаев контакта между импресарио и художниками авангарда, теми, кто не работал на него и не являлся завсегдатаем близкого ему круга. (При этом странно, что Сандрар, сочинивший сценарий «Сотворения мира» для Шведского балета, казалось, искренне испытывал нежные чувства к старым работам Дягилева. Нина Хамметт, английская художница и свой человек на Монпарнасе, вспоминала ужин с Сандраром и Фернаном Леже, где французы пели отрывки из «Петрушки» и «Шехеразады»[996].) В марте 1923 года Камерный театр, выступавший в Театре Елисейских Полей, подарил Дягилеву короткое общение с парижским Левым берегом. Прибыв из Монте-Карло, он посетил спектакли театра – более чем вероятно, что это было его первое знакомство с советским театральным искусством, – и, может быть, принял участие в банкете в честь режиссера Александра Таирова[997]. В последующие годы «Литтл ревью» и «Тиэтр Артс Мансли» опубликовали ряд статей о советском театре – явный знак восхищения авангарда советским конструктивизмом и экспериментальной режиссурой. Эмигрантский театр такого очарования не вызывал.

Излишне шумная встреча между Левым и Правым берегами произошла в 1926 году, когда сюрреалисты устроили демонстрацию протеста на парижской премьере «Ромео и Джульетты»: два заблудших художника группы, Макс Эрнст и Жоан Миро, приняли участие в постановке балета. Когда занавес поднялся, открыв декорацию Миро, раздался «неописуемый шум», и с балкона верхнего яруса на партер обрушился дождь листовок, напечатанных красным шрифтом. Манифест был подписан Луи Арагоном и Андре Бретоном: