Русский балет Дягилева

Скорость, с которой модернизм утвердился как художественный стиль 1920-х годов, отражает рыночное окружение его распространения. Но балетная сцена была только одной из областей, где это происходило. Новое искусство, продвигаемое Кокто и его группой, было способом восприятия, стилем, тоном, который с равным успехом мог быть приспособлен к помещению ночного клуба, костюмам для модного бала, партитуре балета. Еще до Выставки декоративного искусства 1925 года места шикарных сборищ имели модернистское обличье. В «Быке на крыше», где Кокто бывал почти каждый вечер в начале двадцатых, на стенах висели работы Пикассо и Пикабиа. Там посетители «пили шампанское для наслаждения, а виски – для стиля» и буквально терлись плечо о плечо со знаменитостями, такими как Пикассо, «Шестерка», Артур Рубинштейн, Нэнси Кунард, Клайв Белл, Ивонна Прентан, Мися Серт, граф Гарри Кесслер, Шанель, Дягилев, граф Этьен де Бомон, принцесса Виолет Мюра и принц Уэльский – в то время как лучшие танцовщики Парижа веселились под американский джаз[1003]. «Бык, – скажет позже Кокто, – был не просто баром, а подобием клуба, местом встречи всех лучших людей в Париже, из всех сфер жизни: красивые женщины, поэты, музыканты, деловые люди, издатели – все встречались друг с другом в Быке»[1004]. «Оазис» Поля Пуаре был другим местом ночного слета, обладавшим атмосферой авангардистского шика; идя в ногу со временем, прежний поставщик восточной экзотики заказывал произведения Кокто, Дерэну, Сергею Судейкину и другим. Граф Гарри Кесслер, соавтор либретто «Легенды об Иосифе» и близкий друг Дягилева и его круга, зафиксировал в своем дневнике еще одно из начинаний такого рода: бар и танцевальный зал одновременно, оборудованный на баркасе на Сене молодыми польскими артистами, находившимися под крылом Миси Серт, с «фантастически высокими» ценами в 150 франков за бутылку шампанского[1005]. Модернизм в этом обрамлении стал разменной монетой международного стиля получения удовольствий, художественным оформлением, на фоне которого весь Лондон, весь Париж и весь Нью-Йорк расслаблялись и «восстанавливали силы». И так же, как он одевал сцену Русского балета, модернизм придавал форму шикарному стилю жизни модной международной публики Дягилева.

В отличие от Лондона, где танцевальный бум, размывая границы классов, придавал общественной атмосфере вокруг труппы черты демократичности, в Париже Русский балет сохранял пышное оперение социальной избранности на протяжении всех двадцатых. Однако сам характер дягилевской публики изменился, и не только в стиле. Тесный клубок мира аристократов и «аристократизированной» буржуазии, которая собиралась на его ритуалы до войны, сейчас пропустил вперед пеструю толпу модных космополитов – бомонд, в котором деньги, искусство и мода стирали старые классовые различия. До войны дягилевские звезды танцевали на празднествах только самого избранного общества. Сейчас казалось, что только богатство может обеспечить такие события. В своих мемуарах «R.S.V.P.» Эльза Максвелл вспоминала прием, устроенный ею по случаю собственного дня рождения в двадцатых в парижском отеле «Ритц». Сам этот прием был подарком от Джея О’Брайена, бывшего мужа кинозвезды Мэй Мюррей, и его супруги, происходившей из семейства Юлиуса Флейшмана, владевшего производством дрожжей. «Джей спросил Кола Портера, что бы он смог подарить мне на день рождения, и Кол ответил ему, что я ничто так не обожаю, как приемы… Серж Дягилев был тогда в Париже, и это, конечно, значило, что у меня на вечере должно было состояться выступление его балета. Я имела сцену, построенную Ритцем в саду, и разослала 300 приглашений на вечер»[1006]. Это был не единственный случай, когда пути Дягилева пересекались с «клубным обществом» самых прославленных хозяек. Эти двое встречались до войны в Лондоне и часто виделись друг с другом в последующее десятилетие, особенно в Монте-Карло, за популяризацию которого в качестве зимнего курорта Максвелл получала деньги. Действительно, «прославленный импресарио», которого она считала своим другом, отпраздновал день ее сорокалетия в Монте-Карло в мае 1923 года «премьерным показом двух новых балетов», в то время как в дополнение к этому Владимир Горовиц исполнял «Мефисто-вальс» Листа в антрактах – то было его первое выступление на Западе[1007]. (В Венеции, бывшей другим излюбленным местом обоих, которое она рассматривала как место отдыха и развлечения «клубного общества», Максвелл отблагодарила Дягилева довольно странным образом: в картине Русского балета, являвшейся «хитом» костюмированного бала в 1928 году, она появилась в виде импресарио и «произнесла вступительную речь, породившую всеобщий истерический хохот»[1008].)