Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

На второй день ко мне переехал новый унтер-офицер. Я слышал о Бернгарде много разных странностей. В частности, что он юрист, страдает косоглазием и посещает вечеринки в кузне. Теперь этот чудак стоял в моей комнате, довольно большом помещении с деревянными полами и тремя тщательно заклеенными бумажными полосками окнами. В углу была большая печь, перед которой размещалась моя кровать. Рядом стояли стол и стул. Вдоль двух стен располагались деревянные скамейки. На полу посередине комнаты лежал коврик ручной работы. Здесь, как нигде раньше, было очень уютно. Я никак не мог понять, почему Фукс отдал в мое персональное распоряжение такое шикарное помещение. Бернгард прояснил ситуацию:

– Эта комната девушки. Когда они пришли осмотреться, она болела, а там, – унтер-офицер жестом показал на другие дома, – все кошечки были здоровыми.

– Ага, – дошло до меня, – значит, Маруся помешала господам забрать это помещение для себя. Правильно?

– Точно, – отозвался Бернгард. – И еще кое-что. Мужчина, который сопроводил меня к тебе, это комиссар.

– Что ты сказал? – Я тоже перешел на диалект, на котором говорил мой новый сосед.

– А то, что этот тип, – Бернгард жестом указал на хозяина дома, который стоял у стенки и молча улыбался, не понимая ни слова из того, о чем мы говорили, – комиссар.

– С чего ты взял?

– Он был в колхозе вроде надсмотрщика, – пояснил Бернгард, – и заседал в местном совете. Ты думаешь, я не заметил уровень его благосостояния?

Я только пожал плечами в ответ, так как не понимал, к чему клонит Бернгард.

– Меня такие дела не касаются, – продолжил он, – я не нацист, но признаю, что этот человек мне не нравится. От него исходит какой-то странный запашок.

Произнося это, Бернгард смотрел на верхнюю часть левой стенки комнаты под углом в 45 градусов.

– Ты куда смотришь?

– Как куда? На тебя!

– Понятно, – ответил я, удивляясь степени его косоглазия. Ведь мне казалось, что он совсем не глядит на меня. – Скажи, Бернгард, ты ведь у нас академик, и говорят, что ты к тому же являешься кандидатом в офицеры.

– Верно. И что с того? – Он снял очки и наклонился над столом, словно отыскивая крошки хлеба.

– Чего ты там рассматриваешь? – Меня вновь ввело в заблуждение его косоглазие.

– Где «там»? Я смотрю прямо на тебя.

– Сколько лет ты уже ходишь в унтер-офицерах?

– Три года.

– А сколько времени являешься кандидатом в офицеры?

– Четыре года.

Мое любопытство было почти удовлетворено, оставалось только узнать, что он имел в виду под словом «кошечки».

– Все просто, – стал пояснять Бернгард. – Господа из обоза, начиная от фельдфебеля и кончая последним санитаром, хотели расположиться в таком доме, где проживают красивые девицы.

– А где ты размещался до того, как пришел ко мне?

– У кузнеца Крюгера.

Бернгард хорошо разбирался в знахарстве, мог лечить и лошадей, и людей. Видимо, поэтому ему было предложено занять этот дом, но он не решался жить здесь один бок о бок с большевиком и очень обрадовался, когда узнал, что тут поселился я, поскольку он считал меня порядочным человеком. Со мной, по его словам, он чувствовал себя гораздо лучше, чем с кузнецом, от которого несло дымом, как от вулкана, или с каким либо Асклепием^[90].

Мне повстречался самый странный солдат германского вермахта. Фронтовой опыт Бернгард получил во время службы в финском маршевом батальоне, и он любил рассказывать о диких боевых нравах финнов. В частности, о том, как они одним махом ножом вырезали кадык противнику и брали его в качестве трофея, чтобы потом похвастаться им по возвращении домой. У него самого в багаже хранился такой специальный нож. По его словам, он даже видел, как русское воздушно-десантное подразделение превратилось в лед, пока летело до земли после высадки из самолета.

Бернгард страдал не только косоглазием. Он еще и плохо слышал. Его военная служба началась еще в австрийской армии, и кандидатом в офицеры он стал, скорее всего, по протекции. Бернгард ничем себя не проявил на фронте и переходил из одной части в другую. В Финляндии он, возможно, подхватил какую-нибудь болезнь, иначе любая военно-врачебная комиссия с подобными расстройствами зрения и слуха ранее признала бы его негодным для армейской службы. Отец у него в прошлом занимал большой пост на государственной службе и сейчас был на пенсии. Бернгард называл его не иначе как «мой папа», делая ударение на первом слоге слова «папа». Этот папа научил своего сына австрийскому варианту игры в тарок, где играют большими красивыми картами. Карты были у него с собой, и иногда в свободные апрельские вечера он учил меня особенностям игры по-австрийски. Я преуспел в некоторых премудростях, но по-настоящему играть так и не научился, поскольку мы «шуршали», по образному выражению Бернгарда, вдвоем. То была игра, наполненная наивным очарованием, напоминавшая игру в шестьдесят шесть^[91].