Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания

Я слепо последовал его примеру. То же самое сделал и Юра. Мы застыли в позе буддистских обезьянок («Не вижу, не слышу, не скажу»), надеясь, что и на этот раз нас пронесет Однако команда «стеклянного» старика не унималась. «Городские» вновь появились из-за бугра, на этот раз они передвигались, рассыпавшись цепью. Сам же полководец остался на взгорке и отрывисто отдавал стрелкам лающие, нечленораздельные команды. Чувствовалось, что он эти места и с закрытым единственным глазом знает. Может, воевал когда-то тут и теперь, влекомый ностальгией, устраивает бои с воображаемыми гитлеровцами. Так сказать, в полный рост.

Темп стрельбы нарастал. У моих ног вонзилась в землю щепка, отколотая пулей с дерева. Вмиг я осознал, что жизнь дается человеку только один раз и, как правило, в самый неподходящий момент.

– Геть отсюдова! Геть! – прокричал Петрович из-за куста, под которым он застыл грибком. – Уходим, мать твою!

Не скажу, чтобы наш отход на заранее подготовленные позиции был организованным. Толкая друг друга в спины и пониже, мы – кто на четвереньках, а кто и ползком – добрались до Петровича, за которым была низинка, и, вжав головы в плечи, добежали гусаками до оврага.

– Что это было, Петрович? – переведя дыхание, спросил запыхавшийся Толян.

– Аркадий Николаевич всегда так охотятся, – потупив глаза, грустно констатировал егерь. – Очень уважаемый там человек, вот и чудит… – Говоря «там», он многозначительно указал большим сучковатым пальцем правой руки куда-то вверх. – Это еще что! А вот давеча у нас с ним та-а-кое было!..

Дослушать его нам не пришлось. На тропинке показался посвежевший Серега, все это время, несмотря на бедлам со стрельбой, благополучно проспавший в машине:

– Погнали туда! Мужики сохатого завалили!..

В двух сотнях метров от нашего убежища дядя Коля-африканер разделывал топором и охотничьим ножом здоровенного лося. Зверь был уже старым, с вздутым животом почему-то зеленого цвета. Рядом Казик таким же варварским способом расправлялся с дикой козочкой. Снег был подтоплен горячей кровью, которую азартно слизывали с льдинок собаки, в их числе – и Баркас, чудом уцелевший и обязанный теперь молиться всю отпущенную ему Толяном жизнь своему собачьему богу.

Я подошел к лосю, пристально смотревшему на меня удивленным и совершенно не стеклянным, как у старика-полководца, глазом, и мне захотелось потрогать зверя. Я положил руку на его мощную шею и ощутил ладонью, какая она бархатистая и теплая. И вдруг тело дернулось! Озноб прошиб меня – то ли от страха, то ли от непонятной брезгливости. (То же самое я ощутил однажды, когда искал в высокой траве детский мячик, заброшенный сыном, и со всего размаха прикоснулся к разложившемуся телу кошки, кишащей белыми червяками), На самом же деле дядя Коля дернул лося за ногу, чтобы сподручнее подойти к его животу. Широкий удар финкой – и на землю вывалились темно-красным зигзагом горячие внутренности зверя. Запахло газами…

Едва сдерживая комок, неумолимо подкатывающий к горлу, я бросился за сугроб. Не успел опереться на кривую, согбенную осинку, как меня переломило надвое. Меня долго трясло, выворачивало на снег. Потом, когда стало немного легче, я никак не мог собраться с силами, чтобы подняться с колен. Взял горсть мелкого, как персоль, снега и медленно обтер им лицо. Попытался пожевать его, но мне показалось, что снег соленый и остро пахнет кровью.

То, что обещало быть невинным приключением, обернулось испытанием на прочность. Впрочем, может статься – только для меня одного? Это как микроб: одного человека бацилла стремительно поражает, другого же никак достать не может. Иммунитет срабатывает, что ли?

Когда я вернулся к охотникам, они споро заканчивали разделывать добычу. В отдельный пластиковый пакет сложили печень. Я вспомнил далекий роман из западной жизни, в котором охотники после сафари вырезали у только что убитых ими антилоп печень и, едва поджарив, жадно поедали ее у костра… Толян будто прочел мои сумбурные мысли:

– Бери Слона, брателло! Дуй до ближайшего лабаза и купи побольше водки. Будем на «базе» печень жарить…

С молчаливым пареньком, выделенным мне в провожатые, я с облегчением умчался подальше от места заклания. Тот, кто считает, что русские медленно запрягают, грубо ошибается. Он просто никогда не ездил с русскими за водкой. Мы поплутали на Слоне по серым, изъеденным поземкой дорогам и вышли на магазин, где вместе со съестным торговали керосином, мышеловками и тайваньскими презервативами, «Мягонькой» в сельском лабазе не оказалось – несколько ранее ее запасы распатронила карательная рота под началом «стеклянного» старика, зато еще было в изобилии другой водки, с более тривиальным, но не менее нежным названием: «Беленькая». Я купил скромных восемь бутылок.