Русский иероглиф. История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой

Тут я, честно говоря, похолодела. Потому что это уже был готовый приговор, причем на столь высоком уровне, что никто оспаривать не будет. Выше группы по делам “культурной революции” никого нет. Наутро был сделан следующий шаг. У нас в институте постоянно работали огромные громкоговорители, со времен подготовки к войне с американцами; их разослали по всем учреждениям и кампусам на случай воздушной тревоги. И вот “большевики” установили такой громкоговоритель на главном корпусе, направив звук в наше окно и врубив на полную мощность. Слышу, мое имя называют: дочь главного ревизиониста, антипартийного элемента Ли Лисаня, Ли Ин-на, признавайся в своих преступлениях, разоблачай родителей, иначе почувствуешь на себе железный кулак диктатуры пролетариата!

Я была в своей организации на хорошем счету; своих все старались защищать, но силы могли оказаться неравными. Ко мне приходит одна девочка, говорит: “Слушай, сейчас очень опасная ситуация, они могут тебя похитить и держать в заложниках. Давай, переезжай из общежития к нам в штаб”. И последние пару недель на свободе я жила в этом здании, через дорогу. И Аллу тоже позвала к себе. Потому что дома складывалась очень тяжелая, просто невыносимая ситуация.

Дело в том, что в это время была создана новая организация (они же тогда размножались делением). Возникла она после встречи с руководителем группы по делам “культурной революции”, и вошли в нее массовые организации, подведомственные Северному бюро ЦК. Это и город Тяньцзинь, и Внутренняя Монголия. И тамошние университеты. Свежая молодая сила. И вот представители новой организации явились к нам домой – в мое отсутствие; знаю о происходившем только по рассказам мамы. И заявили, что они всё теперь берут под свой контроль. Все контакты мамы и отца с внешним миром. Запретили родителям подходить к телефону. Сами сели у ворот, на страже. Правда, в дом не заселялись, караулили у ворот, сменяли друг друга вахтовым методом. Отец заявлял им, что болен и не может вставать. Тогда они садились у кровати и зачитывали ему цитаты Мао Цзэдуна. И маму тоже заставляли слушать чтение цитатника – отдельно от папы; ей занималась другая группа. Один даже по-русски говорил. Приходил с цитатником Мао Цзэдуна на русском языке и то сам читал ей вслух, то заставлял читать вслух ее.

Наступил июнь. Однажды мы с сестрой приехали из общежития – и вдруг почувствовали, что это уже не наш дом. Не знаю, как объяснить это ощущение… словно мы тут чужие. Зашла я к отцу, поздоровалась; он лежит в халате, не встает. Коротко побеседовали. И, прощаясь, он вдруг встал, обнял меня и попросил: “Позвони тете Гране, скажи, пусть к нам не приходит”. (Тетя Граня – мамина подруга, Агриппина Ефимовна, бывшая жена китайца, к тому времени они развелись.) Ну, я хмыкнула. Мне не хотелось, честно говоря, ввязываться во все эти дела. У меня было какое-то отторжение всего этого. А он ушел к себе. И оказалось, что это была наша последняя встреча.

На другой день его увезли непонятные люди – хунвейбины из соседнего города Тяньцзиня, который тоже подчинялся Северному бюро ЦК. Мама, конечно, ничего не могла поделать, а они не сказали, куда увозят. Потом выяснилось, что руководил группой тяньцзиньских студентов не преподаватель, а кадровый работник городского отделения госбезопасности. Но если спецслужбы и были задействованы в этом сюжете, то косвенно, под прикрытием массовых организаций. Человек из госбезопасности запер отца на какой-то частной квартире в Пекине. Причем, говорят, делал он все это именем группы по делам “культурной революции”. Сказал хозяевам: мы должны подержать здесь одного человека. Поселили хунвейбинов с ним. Отвезли один раз на митинг борьбы, передав под расписку сотрудникам папиного учреждения. И маму в тот день доставили из дома на этот митинг.

Мама вспоминала, что когда отца брали в СССР, в день Красной армии, то не хватало воронков, и папу пешком под конвоем провели с улицы Горького на Лубянку, по Кузнецкому Мосту. А в Пекине перевозили на легковушках, никакого пешего хода.

После митинга, где они стояли рядом и у них висели на шеях дощечки с обвинениями, родителей посадили в одну машину. Мама надеялась, что их вместе отвезут домой. Но на полпути ее высадили, и отец успел ей сказать только два слова: “Береги себя”.

Таким было их последнее свидание.