Русский Хоррор

Тем не менее, стилистическая приближенность Ремизова к моде уступила теме. Его триллеры достаточно емко очертили доминирующую проблематику. После вокруг нее начинали выстраиваться сюжеты зарождавшейся советской хоррор-прозы, что обнажала насущные потребности обывателя и его простые конфликты, упирающиеся в первобытный инстинкт жить там, где сытно, тепло и безопасно.

Наглядным примером таких сюжетов можно назвать рассказы А. Платонова. Из них выделяется реалистический триллер «Железная старуха» (1941). Связь этого произведения с жанром парадоксальна. Кажется, что автор не намерен как-либо нагнетать тревогу и, тем более, пугать читателя. Несмотря на это, саспенс в рассказе ощутим, и на высоком уровне. А страх воздействует точечно, аккуратно привязывая наше воображение к блеклым деталям, от которых сложно оторваться из-за постепенно укрепляющегося напряжения.

Интересно, что образ Железной старухи, подобно страшным деталям в историях Ремизова, выступает здесь лишь в качестве хоррор-элемента. Он сгущает уже существующий мрак в среде, в котоую его поместил автор. Именно благодаря простым, реалистичным описаниям места действия рассказ производит пугающий эффект.

История повествует о тяжелой жизни рабочих в промышленных точках на дальних рубежах советского государства. Герои рассказа вынуждены трудиться на громадных, неосвоенных пространствах не для денег, но ради пищи и возможности выжить в тяжких условиях. Изменить участь в ситуации, описанной автором, нельзя. Приходится терпеть и тянуть лямку. Герои рассказа, как винтики в громадной машине коллективного раннего советского быта, несут большую нагрузку и, не в силах изменить положение, стоят на месте. Их громадная стойкость и, одновременно, личная беспомощность провоцируют в читателе ощущение экзистенциального страха.

Трудно сказать, ведом ли этот страх героям. Тот, кто находился в подобных условиях, с уверенностью скажет, что в них возможно испытывать лишь инстинктивный ужас, основанный на базовых потребностях: мысли от нехватке пищи, остатке времени для восстановления сил, переживаний, хватит ли здоровья, чтобы дальше работать ради куска хлеба без сна. В реальной жизни подобная цепь усиливающих друг друга стрессов ломает человека вплоть до момента, когда выбраться из круга становится поздно. В «Железной старухе» такой момент настал. Герои сломались и, терпя тяжелейший быт, учат этому же своих детей. Тем самым передают коллективный опыт психологической травмы. И возможность преодолеть его теряется в цепи поколений. В этом смысле показательна актуальность проблематики, символами которой посредством жанра с русским читателем заговорил еще Ремизов.

Сломанные платоновские герои чувствуют, что с ними что-то не так. Пытаются осознать личную «неправильность», как это делает Егор, по-детски испытывающий страх перед неизвестным (возможно, даже приближенный к экзистенциальному страху). Догадываются, что невозможно существовать в реальности, ими понятой, но не принятой. Эта «неправильность» платоновских героев выходит из неспособности соответствовать окружающей среде, своего рода дефектности. Мысль о личной ущербности довлеет над всеми действующими лицами «Железной старухи». И точно воздействует на читателей благодаря такому же неправильному, с точки зрения языка, стилю, которым Платонов ломает наше восприятие.

Дефектность платоновских персонажей, изображение их как винтиков в новой, тяжелой жизни, и страх перед большим миром – не только средства, позволяющие автору давить на читателя, навязывая ему депрессивное чувство тоски. Но также простые истины, сами по себе умаляющие ценность жизни описанных людей.

Платонов честно деперсонализировал своих героев, отождествив их психику с коллективным сознанием масс. Показал ужас личности от потери себя, сведя технику повествования к границам жесткого триллера. Такой подход открыл другую сторону жанра. Сделал его условным, поставив акцент на повествовании, что в итоге оказалось эффектнее других художественных приемов.

Еще меньше от условностей мрачного направления зависел современник Платонова М. Горький. Трезвый реалист, он подчинил хоррор-элементы произведений философии. Если процент психологического триллера в платоновских историях достаточно велик за счет депрессивной стилистики, в которой работал писатель, то в случае с работами Горького картина иная. Страшное в них низведено до деталей, что подчинены важным автору темам. Как следствие, хоррор-элементы Горьковских историй потеряли атмосферообразующую роль, деградировав до чего-то условного.