Русский Хоррор

Литература закономерно не могла не испытать влияния заложенной в сказках народной традиции. Распространенная в годы формирования классической литературы мода на страшное формировалась по большей части именно вокруг фольклорных мотивов. К ним привязывались и наиболее ранние мрачные истории, авторство которых известно на сегодняшний день. Что, например, видно по колоритным произведениям О. Сомова («Кикимора», «Русалка», «Оборотень» 1829 г.). Атрибутика большинства мрачных историй тесно связывалась с образами деревенских пейзажей, которые, помимо Сомовских историй, можно было встретить в малоизвестных «Вечерах на Хопре» (1834 г.) Загоскина, уже не говоря о созвучных им «Вечерах на хуторе…» (1831 г.) Гоголя, фигуры сельского зла в которых до сих пор считаются достоянием всем русской литературы.

Но не все хоррор-сюжеты зависели от пугающих образов старины, как можем убедиться на мрачных сказках А. Пушкина, который подавал их в индивидуальной авторской обработке. В данном случае русский классик является исключением для начала XIX века. Не лишним будет отметить исключительность и самих гоголевских сюжетов, в которых отсутствовала жесткая привязка к устоявшимся правилам по изображению страшного. В сюжетах «Сорочинской ярмарки», «Ночи на Ивана Купала», «Заколдованного места» и проч. наиболее страшное зло являлось в виде человека, а не инфернальных существ, которых описывали зависимые от традиции современники.

Про то, что молодой хоррор тех лет развивался, когда работавшие в нем мастера писали, не привязываясь к страшным легендам и сказкам, говорят также пушкинская «Пиковая Дама» (1834) и «Штосс» (1845) М. Лермонтова. Авторы искали новые возможности по раскрытию привычных всем мрачных символов и сюжетов. Новая интерпретация старинных жутких преданий, заимствование их из мировой классики, комбинация и подача, которая меняла в жанре акценты, привели к разделению оформляющего русского хоррора на несколько отдельных течений. В чем можем убедиться на примере Гоголевской же «Шинели» и «Призраков» (1864) И. Тургенева. Если в первом рассказе хоррор-элемент использован как многофункциональная деталь, которая раскрывает конфликт и, одновременно, служит метафорой изменения героя, то второе произведение работает не со смысловой глубиной, а с внешней жанровой атрибутикой, открывая нашему читателю стиль готического рассказа.

В числе жанровых историй Тургенева, повлиявших на историю мрачной литературы, отдельно стоит «Рассказ отца Алексея» (1877), в котором заложены элементы психологического триллера. Интересно, что конфликт истории весьма прост и раскрывается в антураже деревенских избы и церкви, в которой живет семья героев. Что привязывает рассказ к теме народного быта – так же, как «Семья вурдалака» (1884) А. К. Толстого, где эффектно (не свойственным моде простым языком) описаны жуткие образы из фольклора. В какой-то степени этот рассказ также повлиял на зарождение психологического триллера.

Во второй трети XIX в. развитие русской темной литературы выстраивалось вокруг фольклорных мотивов достаточно парадоксально. С одной стороны, стоящие у истоков хоррора авторы сделали прорыв, отклонившись от распространенных канонов и клише, согласно которым страшное произведение могло быть построено вокруг древних легенд и сказок. С другой, наоборот, лично придуманную мифологию конкретный автор намеренно обогащал фольклорными мотивами, что делало оригинальный сюжет и символы в нем узнаваемыми и потому особо пугающими.

Однако работа с народными хоррор-образами в большинстве случаев была данью моде. И привязанность некоторых писателей той поры к устаревающим формам жутких историй немного стопорила развитие жанра, связывая его с литературными правилами уходящего времени. Из-за чего такие рассказы как «Ужас» (1896) А. Куприна, «Судный день» (1895) В. Короленко и, особенно, произведения Данилевского ассоциировались у последующих поколений с вкусами конкретного периода. Но не с появляющимся жанром, в котором работали написавшие эти истории мастера.

Действительно, встающий на ноги хоррор к тому моменту испытывал влияние времени. И не мог влиять на смысл исполненных в себе произведений. Как триллер, он оставался художественны инструментом по передаче пугающей атмосферы, которая лишь подчеркивала сюжет и конфликт рассказов.

Подчиненность жанра смыслам дала ему сильный заряд прочности. В первую очередь потому, что хоррор – и триллер-элементы, дабы раскрыться, были вынуждены приспосабливаться к сложной структуре серьезных сюжетов, адаптироваться к целям автора, которые часто выходили за рамки того, чтобы просто напугать читателя, и становиться многоуровневыми. По сути, они трансформировались в универсальные детали, из которых складывалась драма. Это отчетливо просматривается в чеховском «Черном монахе» (1894), раскрывшем хоррор с более сложной стороны, показав, что он может быть не только жанром, но также одним из тонких слоев реалистичного, психологического сюжета.