Русский Хоррор

Это усилило тенденцию, о которой было сказано выше. Накапливаясь, подобные «…Монаху» рассказы укрепляли рождающийся психологический триллер. Чего, нужно признать, требовала и литературная мода подходящего к концу XIX столетия. Набирающий силу декаданс приветствовал истории, где описывались внутренняя борьба героев с их рефлексией над тем, что заставляет испытывать ужас. Наиболее полно такой запрос публики удовлетворялся рассказами А. Амфитеатрова типа «Киммерийская болезнь» (1895), «Зое» (1896), «Черт» (1897) и «Он» (1901). Тем не менее, жанровая символика продолжала ассоциироваться со средой, в которой возникла. Авторам по-прежнему было проще рефлексировать о личных страхах на примере образов из родной среды. И писатель новой формации, который, не будучи подвержен конкретному канону, совмещал в работе с жанровой историей несколько подходов, чаще всего использовал темы мрачных легенд прошлого. Примером чему служит декадентская «Нежить» (1928) С. Минцлова.

Подобные ей сюжеты о договорах с нечистой силой в русском хорроре начала XX в. становились особенно популярными. Под влиянием описанных лит. процессов одновременно происходило их усложнение, ставка на реалистичность и психологизм. Примечательно, что раскрывавшийся с его помощью жанровый потенциал многих произведений не имел четкой зависимости от образов и сюжетов древних сказок. Как и двумя столетиями ранее, когда писатели Золотого века сделали первую попытку отойти от канонических лекал. В XX же веке образцами психологически страшной прозы стал «Вымысел» (1906) З. Гиппиус, а также рассказы В. Брюсова: «…Когда я проснулся» (1902), «Зеркало» (1902) и «Сестры» (1906).

На примерах последних ясно видна сложная структура жанровых произведений рассматриваемого времени. Написанным в символистском ключе историям Брюсова конкуренцию по глубине пугающих образов могут составить лишь рассказы декадента Л. Андреева, который так же экспериментировал с религиозной символикой. С помощью нее градус саспенса в произведениях Андреева повышен до такой степени, что напряженные триллер-сюжеты можно принять за образцы крепкого хоррора тургеневского стиля.

Не менее тонкая работа с жанровыми элементами присутствовала и в декадентской прозе Ф. Сологуба. Однако, несмотря на приверженность автора к психологической стороне истории, простота таких его сюжетов, как «Елкич» (1907) имеет общие черты со сказочными произведениями Н. Тэффи. В мрачных рассказах которой заметно никуда не ушедшее от творцов того времени влияние фольклора, что просматривается в названиях типа «Домовой», «Водяной» и «Который ходит».

Очередное приближение литературы к народным темам лишний раз укрепляло без того прочную связь мрачного жанра с бытовыми сюжетами. С той лишь разницей, что мастера начала XX столетия и, позднее, советской поры утвердились в работе с личной мифологией, не привязываясь к конкретным национальным легендам. Такая тенденция заметна по рассказам А. Ремизова «Чертик», «Занофа» и «Мертвец». Психологические триллеры с выраженным акцентом на бытовой теме, подобные этим историям, достаточно емко очертили проблематику, вокруг которой затем выстроились сюжеты ранней советской жанровой прозы.

Впоследствии такие ее мастера, как Платонов, свели технику психологического рассказа к границам более жесткого триллера. Заставили героев смотреть в глаза не столько личным проблемам, сколько преодолевать тяжесть общечеловеческого бытия, бывшего в начале XX века действительно трудным. Тогда акцент был поставлен на повествовании, которое по эффекту оказалось страшнее фантастических хоррор-приемов, ранее применявшихся с расчетом на испуг читателя.

Проблема героя, который желает осознать себя в границах родной культурной среды, как и поиск через нее личного места в мире была актуальна на протяжении всего существования литературы. В том числе жанровой. Страшные образы народных преданий выступали лишь эффектными символами, через которые человек осознавал свое место в знакомом пространстве. Примером чему служит зависящий от народного быта психологизм большинства жанровых русских произведений. Акцент на нем психологизме виден и в хоррор-рассказах сер. XX века, пусть и оторванных от фольклора. Это подводит к выводу, что народные предания выступали как проводники тем, важных для мышления русского читателя. Работавшие же на мрачных символах сюжеты (как народные, так и авторские) были попыткой прикоснуться к пониманию мира, который несколько страшил личность и, порой, вызывал экзистенциальный ужас.