Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом… Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет, и может остановить раздачу рукописи, хотя строки оной начертаны пером, а не тиснуты станком типографическим… Действие человека мгновенно и одно (isolé); действие книги множественно и повсеместно. Законы противу злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и другое[*].

Новый царь Николай I, потрясенный восстанием декабристов и убежденный, что это результат неправильного обучения национальной элиты, попросил Пушкина представить ему рекомендации на предмет устройства образования. В меморандуме, подготовленном в 1826 году, Пушкин согласился с царем, что основной причиной мятежа стали «праздность ума» и «своевольство мыслей». Чтобы удержать от этого, он советовал «во что бы то ни стало» запретить домашнее обучение. Он поддерживал строгие меры наказания за распространение в школах неподцензурной рукописной литературы[95].

Что касается крестьянства, то он, как и Екатерина II, рисовал почти идиллическую картину его положения, настаивая, что русский крепостной свободнее и состоятельнее, чем крестьянин во Франции или фабричный работник в Англии[96]. Он не видел никакой проблемы в том, что помещики сдавали крепостных мужчин в армию в качестве рекрутов.

И, наконец, необходимо заметить, что Пушкин очень почитал Карамзина и как историка, и как политического мыслителя. Он с негодованием отвергал попытки критики Карамзина и хотел, чтобы в школах история изучалась по его книгам. Накануне своей гибели он отправил в журнал «Современник» сильно сокращенный вариант карамзинской записки «О древней и новой России» — все, что разрешили бы цензоры. Это было самое первое ее издание, увидевшее свет с восторженными предварительными замечаниями Пушкина[97].

В целом Пушкин, похоже, был довольно пессимистичен относительно будущего России, так как считал, что ее прогресс зависит от просвещения, а это просвещение, в свою очередь, зависит от единственного российского просвещенного класса — дворянства, которое неуклонно сокращалось.

В 1830-1840-х годах, во время правления Николая I, российское правительство в первый и единственный раз до того, как большевики захватили власть, сформулировало официальную идеологию. Названная позднее доктриной «официальной народности», эта идеология была провозглашена группой консервативных ученых и публицистов при поддержке власти. Она имела некоторые точки соприкосновения с доктриной славянофилов, но, несмотря на прославление уникальных достоинств России, не была антизападной: Петр Великий, проклятие для славянофилов, являлся кумиром доктрины «официальной народности»[98].

Попытка снабдить Россию официальной идеологией главным образом была вызвана тревогой, причиной которой была нестабильность, связанная с распространением революционных идей и движений как в России, так и за рубежом. «Настойчивое требование Николаем I твердости и решительного действия основывалось на страхе, а не на самонадеянности: его решительность скрывала состояние, близкое к панике, а его неустрашимость питалась чем-то сродни отчаянию»[99]. Николай видел, как мир разваливается на части под влиянием разрушительных идей, и поставил себе задачей любой ценой защитить от них Россию. Недавно созданное полицейское учреждение, III Отделение императорской канцелярии, регулярно докладывавшее царю об общественных настроениях в стране, отмечало в обществе, особенно среди молодого дворянства, рост недовольства, и эта информация только усиливала беспокойство Николая[100].

Чтобы поддержать верноподданнические силы, Николай выступил инициатором разработки идеологии, которая должна была противодействовать тем деструктивным идеям, которые, как он считал, лежали в основе мятежа декабристов. Граф Сергей Уваров (1786–1855), министр просвещения и главный идеолог николаевского правления, выразил политическую идею режима в частном порядке: «Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно»[101].